священной памятью о тех святых женах. В этом году она омыла ноги сорока четырем женщинам, по числу своих лет. И надо сказать, не испытала при том ни малейшей усталости, а скорее наоборот, и блаженство, и радость разлились по ее телу.

Когда королева закончила в часовне святого Стефана обряд исцеления, была уже глубокая ночь. Но и тени усталости не было заметно на ее сосредоточенном и отрешенном от всего земного лице.

— Проводите меня до моей комнаты, — обратилась она к лорду Квинтону и подала ему левую руку.

Поднимаясь по крутым лестницам дворца, она слышала его тяжелое дыхание рядом и не преминула пошутить:

— Верно, для вас это тягостная обязанность — вести свою королеву к ее спальне.

— В Англии с легкостью провожают женщин лишь на эшафот, — нашелся он, ответив довольно двусмысленно.

— Это намек? — она полуобернулась, пытаясь в полумраке разглядеть его глаза.

— Что вы, королева, то лишь грустные воспоминания о былых временах, которые, дай Бог, никогда не вернутся.

— Времена, может быть, и не вернутся, но люди имеют дурную привычку возвращаться к прежним занятиям.

— Ваш ответ надо понимать как обещание, — голос лорда посуровел и дыхание стало более прерывистым.

— Понимайте это как заповедь и напоминание о женском непостоянстве.

— Но королеве не пристало быть непостоянной женщиной. Ведь она королева английская.

— Как знать, как знать… Вот мы и пришли. Благодарю вас.

Перед дверью ее комнаты рядом с двумя гвардейцами охраны стоял граф Честерфилд' застывший при ее приближении в глубоком поклоне.

— Что случилось, граф? Почему в столь поздний час? — спросила она все так же ровным голосом, ничем не выдавая своего беспокойства, увидев в руках у того тяжелую грамоту с круглой красной печатью. — Опять обличительное письмо из Рима, в котором мне предрекается гореть в аду?

— Нет, государыня, на сей раз от… — граф чуть помялся.

— Говори, говори, — подбодрила его она, — тут лишь верные слуги. Можешь не опасаться. Что, открыт очередной заговор?

— То письмо от московского царя, в котором он… — граф опять смутился, — предлагает королеве стать его женой.

— Ах, ты вон о чем. Хорошо, входи.

В комнате она опустилась в высокое кресло, обтянутое синим бархатом, сливающимся с ее небесной голубизны платьем, которое она особо любила носить, и подчеркивающим чистоту лица с распущенными рыжими волосами.

— Читай все, — приказала Елизавета, полуприкрыв глаза.

Московский царь в последние годы все более и более занимал ее воображение. Никто еще с такой настойчивостью не добивался ее руки, направляя по нескольку грамот в год. Если быть честной, то она даже ждала вестей из Москвы. Ей было интересно, какие аргументы в пользу их брака царь Иван выдвинет в следующий раз.

Граф Честерфилд, изучавший русскую письменность, неторопливо переводил, неоднократно произнося порой то или иное слово, прежде чем подыскивал ему нужное значение. Незнакомая речь нравилась королеве своей мягкостью и необычайной звучностью отдельных звуков.

— Москва… Русь… Царь… — повторила она шепотом, вслушиваясь в напевно звучащие слова.

Граф меж тем добрался до такого места, где царь называл ее непривычным словом, что показалось королеве несколько оскорбительным.

— Повтори еще раз как написано, — попросила она Честерфилда.

— Он называет тебя обыкновенной женщиной…

— А я и есть обыкновенная. Разве не так?

— Он вкладывает в это не совсем достойный вашего величества смысл. Нельзя так обращаться к человеку, который ничуть не ниже тебя по происхождению.

— Спасибо. Я все поняла. Что он просит на этот раз?

— Пушек, меди, пороха.

— Он все воюет? С кем теперь?

— С польским королем Стефаном Баторием.

— Он католик?

— Кто? Польский король? Безусловно. Более того, он поддерживает иезуитов, наших извечных врагов.

— Я помню это и без твоих напоминаний. Надо помочь царю Ивану. Прикажи отправить все, что он просит. Но цену повысь против обычной. Раз московский царь нуждается в этом, то купит и по более высокой цене. Что еще?

— Он просит, чтоб мы объявили войну врагам его — Швеции и Польше.

— Да, больше нам нечем заняться, — насмешливо тронула мизинцем кончик своего носа Елизавета, — напиши, что у нас принято сперва испробовать решить дела миром. Мы можем выступить посредниками между Польшей и Московией.

— Хорошо, ваше величество, — граф поклонился, но еще что-то мучало его, — а что написать насчет предложения о вашем… хм, замужестве?

— Напиши, что мы пока не решили. Отправь в Москву нашего художника написать портрет с царя Ивана. Должна ведь я видеть, что за жених у нас, — откровенно рассмеялась Елизавета, подавая графу руку для поцелуя.

Ермак, удобно расположившись в княжеском возке, подремывал, положа голову на небольшую подушечку, что сунул в дорогу хозяин, тихо шепнув при этом:

— Смотри, не проспи, не упусти тех, что впереди тебя поедут.

— Не переживай, князь Петр, не упущу, — успокоил его Василий, — только как сообщу тебе, где они пристанут, остановятся? Чай, далеко от Москвы будет, не докричусь.

— А зачем кричать, глотку драть. Напишешь записочку, вложишь в подушечку эту и возница мой, Трофим, ко мне ее и привезет обратно. Да, чтоб тебе не скучно в дороге было, даю в полное твое распоряжение дворового своего парня, Николкой зовут.

— Как же мы в возке с ним разместимся? — Ермак глянул на сбитую плотную фигуру парня, который был едва ли не шире его в плечах. — Мне одному возок тесноват, а вместе… Али поломаем стенки у колымаги, или один другого задавим.

— Ничего, ничего, — похлопал его небольшой ручкой князь Петр Иванович, — он у меня привычный и на облучке сзади уместится. Так говорю, Николка?

— Так, хозяин, размещусь, нам это не впервой, — пробасил густым тягучим голосом парень, косо глянув на Василия.

— Ну, тебе видней, князь. А до войска мне потом как добираться? Возок ведь обратно на Москву отправлю, а сам пешим, что ли?

— Зачем так? Твоего коня сзади в узде поведут. Где нужно будет, на него взберешься — и конный, как должно, к войску явишься. Язык доведет, добрые люди дорогу подскажут.

— Тогда с Богом, — протянул руку князю Василий, — пора ехать, а то не догоним еще возок.

— С Богом, Василий Тимофеевич, — перекрестил его Барятинский, — кони добрые: и догонят, и перегонят. Только не спеши больно. Спешка, она знаешь, где хороша, — напутствовал его князь.

Первый возок, который сопровождали пятеро стрельцов в малиновых кафтанах, они догнали