разговору.

— Отчего же не спытать счастья, — отвечали те, — ляхов побьем, может, к вам на подмогу заявимся. Ждите…

— Долго ли ждать? — уже сзади прозвучал вопрос.

— А кто тебе скажет… Как царь-батюшка нас отпустит, так и вернемся обратно. Тогда присылайте сватов, авось, слюбимся. — И казачьи сотни запылили вдоль волжского берега.

Ермак ехал в одном ряду с Барятинским и Репниным, глянул на противоположный волжский берег и ему подумалось, будто он вновь едет по берегу Иртыша, а на той стороне пасутся его кони, машут призывно руками нукеры…

Лагерь русского войска, что должно было выступить навстречу шедшему на Ливонию Стефану Баторию, временно разбили в Коломенском. Ждали приезда царя и торжественного молебна по случаю начала похода.

Ермака и остальных казаков соединили с другими казачьими сотнями. Воеводой над ними был поставлен Андрей Хворостинин. По его приказу Ермака назначили сотником качалинских казаков. Все полки стояли наготове, чтоб выступить, как только будет объявлено.

Стоял хмурый осенний день, когда в коломенском лагере появился сам царь Иван Васильевич в сопровождении своего сына и нескольких бояр. Он велел построить полки на пригорке возле речки и верхом объехал все войско, зорко оглядывая ратников. Василий Ермак стоял чуть впереди своих казаков и ему показалось, будто царь на какое-то мгновение задержал взгляд своих серых глаз на нем. Иван Васильевич заметно сутулился, но в седле держался по-молодецки, умело сдерживая пританцовывающего под ним породистого аргамака. Затем начался молебен, который служил сам митрополит московский Антоний, совсем недавно приехавший в стольный град из Полоцка. Его тихий голос едва долетал в сыром воздухе до воинства, стоявшего поодаль, и митрополит, верно, понимал это, торопился, спешил закончить службу. Иван Васильевич, стоявший с сыном напротив него, первым подошел к кресту и, отойдя в сторону, внимательно смотрел, как другие воинские начальники целуют большой и тяжелый для старческих митрополичьих рук крест, кланяются царю, возвращаются на место.

Выждав окончания службы, к Ивану Васильевичу неслышно подкатился колобком Богдан Бельский, что-то зашептал на ухо. Тот усмехнулся, отчего правую щеку свело, словно судорогой, и обратился к митрополиту:

— Могу ли я испросить твоего благословения на честной пир для воинства своего во имя успешного похода нашего?

Антоний торопливо благословил царя с сыном, прошептав старческими губами:

— Царь сам себе владыка… Чего меня, немощного, спрашивать. Я в делах мирских не советчик…

— Посидишь с нами за столом? — приподнял вопросительно брови Иван Васильевич.

— Вели не неволить меня. Пусть обратно в келью отвезут…

— Ай! Уезжай, коль брезгуешь, неволить не стану, — и, круто повернувшись, зашагал к стоявшему неподалеку летнему дворцу.

Богдан Бельский, пока шел смотр и молебен, успел установить прямо во дворе длинные широкие столы, накрытые узорчатыми скатерками и уставленные блюдами с жареным мясом, кубками с вином. Несколько слуг катили мимо столов большие дубовые бочки с вином, предназначенным для угощения простых воинов. Воеводы и сотники были приглашены за царский стол. Ермак, в смущении подойдя к столам вслед за остальными, увидел сидевших напротив Барятинского и Репнина, машущих ему руками. Обойдя вокруг, сел меж ними, принял пододвинутый ему кубок.

Иван Васильевич пожелал всем с честью повоевать с королем польским и изгнать его с русских земель. Все дружно подняли кубки, выпили, потянулись к угощению. Потом говорил воевода Шуйский, пообещавший царю жизни не пожелать, но отвадить поляков соваться на русскую землю; вставали другие воеводы, тоже обещали сложить головы, но не пустить поляков к Москве. Ермак уже особо и не слушал их речи, а больше поглядывал на сидевших за столами воинских начальников. Большинство среди них были молоды, но встречались люди почтенного возраста, что сидели поближе к царскому краю.

Неожиданно Иван Васильевич, пьющий со всеми наравне, и каждый раз осушая до дна наполненный виночерпием кубок, сморщился и спросил громко Богдана Вольского:

— Отчего мясо такое жесткое? Кто готовил?

— Да как всегда… Повар твой, государь, Матюшка.

— Почему мясо жесткое? — с пьяной непререкаемостью повторил царь, ткнув пальцем в кусок, лежавший перед ним.

— Так то, видать, медведь больно старый, — попытался отшутиться Бельский, — долго жил на свете.

— Это какой медведь?

— Государь велел сам зарезать второго дня медведя старого, что при дворе в клетке держали.

— Моего Мишаню зарезали? — закричал царь, и было трудно понять, то ли он шутил, то ли сокрушался о своем любимце. — А кто теперь меня веселить будет вместо него?

— Кто царя веселить будет? — выкрикнул тоже изрядно захмелевший царевич Иван. — Ты, Богдашка?

— Да есть молодой медведь. Его и оставили.

— Где он? — Иван Васильевич повел головой вокруг, словно медведь мог находиться где-то рядом.

— Где ему быть… — ответил Бельский, — в сарае на цепи сидит.

— Вели привести к нам. Хочу проверить воинов своих. Кто против медведя выйдет один на один, тому панцирь знатной работы подарю.

— Добре, добре, — закивали головами гости, ожидая интересное зрелище. Лица у всех раскраснелись, глаза заблестели.

— Ведут, ведут медведя, — указал рукой царевич Иван, выскочивший из-за стола.

Двое здоровенных мужиков, натянув в разные стороны цепи, прикрепленные к ошейнику, надетому на шею медведю, вели его к столам.

Тот упирался всеми четырьмя лапами, шел, смешно переваливаясь с одного бока на другой, тянул носом воздух, чуя аромат, исходящий от столов. Собравшиеся гости при виде зверя зашумели еще громче, застучали, затопали ногами, чем окончательно привели медведя в замешательство. Он уперся в землю и натянул цепи, не давая слугам тащить его дальше.

— Ишь ты! Не хочет к нам за стол. Не хочет! — засмеялся Иван Васильевич. — Ну, молодцы, выходи, кто не боится!

В дальнем конце поднялся высокий светловолосый детина в красном стрелецком кафтане и, развязывая на ходу кушак, направился к медведю.

— О, да то Ильюха Муха! — заволновались за столами. — Этот сдюжит! Силища у него дурная.

— Давай, Ильюха, заломай его! — поддержали крепыша стрельцы. — Не выдай! Панцирь царский получишь!

Илья скинул с себя кафтан, обнажив могучую фигуру, и широко развел руки, как бы приглашая медведя помериться силами. Слуги бросили цепь и отскочили в разные стороны. Медведь некоторое время стоял неподвижно, а потом неожиданно отвернулся от людей и не спеша заковылял обратно в сторону сарая.

— Испужался мишка Ильюху нашего! — засмеялись за столами.

— Нет! Так ты панцирь от меня не получишь, — замахал руками Иван Васильевич, — без драки не дам. Догоняй мишку, побори его! Тогда и панцирь твой.

Ермак сразу определил, что медведь слишком молод и, видимо, вырос в неволе, был почти ручным. Это не тот лесной хозяин своих владений, хитрый и коварный, что может одним взмахом лапы переломить