— Теперь ты видишь, что попалась в собственную ловушку, — сказала Нирмал, когда Чанчал-кумари прочитала ей это стихотворение. — Но неужели ты думаешь поклонением завоевать Радж Сингха?

— Кто же поклоняется, чтобы завоевать? Разве ты поклоняешься Аурангзебу с мыслью его покорить?

— Я поклоняюсь Аурангзебу, — возразила Нирмал, — как кошка — мыши. Если мне не достанется Аурангзеб, то игра в кошки-мышки для меня будет кончена в этой жизни. А как ты смотришь на это?

— И для меня игра в замужество будет кончена в этой жизни.

— Что ты говоришь, раджкумари? От одного только взгляда на портрет?.. Нет, так не бывает!

— Разве я знаю, как это все произошло? Знаем ли мы с тобой, вообще, что и отчего бывает?

Мы тоже не знаем, что произошло с Чанчал-кумари. Мы не знаем, что бывает от одного взгляда на портрет. Любовь возникает между людьми, но может ли родиться любовь от взгляда на портрет? Может, если для вас за изображением встает живой человек. Может, если еще раньше вы создали какой-то образ в своем сердце и затем представите портрет воплощением созданного вами образа, вашей мечты. Случилось ли что-нибудь подобное с Чанчал-кумари? Кто поймет сердце восемнадцатилетней девушки?

Но что бы ни происходило в ее душе, она поступила неосторожно, позволив разгореться огню в своем сердце, потому что впереди ее ожидали большие несчастья. Однако обо всем этом мы расскажем в свой черед.

Старуха, продававшая миниатюры, жила в Агре. Со своим товаром она путешествовала по всей Индии. Вернувшись домой, она узнала, что приехал ее сын. У него была лавка в Дели.

В недобрый час отправилась старуха продавать миниатюры в Рупнагар. Теперь ей не терпелось кому-нибудь рассказать о дерзком поступке Чанчал-кумари. Пожалуй, ее не снедало бы такое нетерпение, если бы Нирмал не дала ей денег и не попросила ее молчать. Но запрет сделал для нее молчание совершенно невыносимым. Что было делать старухе? Она дала обещание молчать и, кроме того, взяв деньги, связала себя узами благодарности. Понимала она и то, что, если о поступке Чанчал-кумари станет известно жестокому падишаху, он может подвергнуть ее суровой каре. Старуха лишилась сна и аппетита. Вначале она крепилась, дав себе клятву держать язык за зубами. Когда ее сын сел обедать, старуха положила ему на глиняную тарелку сочный кусок жареного мяса и сказала:

— Кушай, сынок, кушай. Я приготовила это жаркое по случаю возвращения из Рупнагара. Ты такого еще не пробовал.

— Мать, — обратился к ней сын, принимаясь за еду. — Ты обещала мне рассказать что-то о Рупнагаре.

— Молчи! — ответила старуха. — Не болтай лишнего! Разве я тебе что-нибудь обещала? Я просто обмолвилась.

Она уже забыла, что при встрече с сыном желание рассказать о случае с Чанчал-кумари стало таким нестерпимым, что она невольно выдала себя.

— Ты говоришь, чтобы я замолчал, — продолжал сын, — а что, если я не замолчу?

— Да мне нечего и рассказывать, сынок.

— Ну, тогда не рассказывай.

— Пожалуй, только вот о случае с рупнагарской принцессой.

— Говорят, она очень хороша собой? Или это не правда?

— Это неправда — у девчонки слишком много спеси. О, аллах! Нет, больше я ничего не скажу!

— Но какое мне дело до Рупнагара и до спеси рупнагарской принцессы?

— Гордость у нее непомерная, сынок. Бесстыдница ни во что не ставит самого падишаха Аламгира.

— Она ругала падишаха?

— Ругала? Нет, сынок, здесь кое-что похуже.

— Похуже? Может ли это быть?

— Не спрашивай меня больше ни о чем, я связала себя узами благодарности.

Каким образом?

— Я приняла золотую монету.

— За что тебе ее дали?

— После того, как был совершен этот грех, мне дали монету, чтобы я держала язык за зубами.

— Ну, хорошо. Тогда не говор:- мне ничего, но отдай монету.

— Что ты, что ты, сынок!

— А если не хочешь отдавать, расскажи, как было дело.

— Да что же рассказывать. Портрет падишаха… о боже, боже! Все ясно и так…

— Она сломала портрет?

— Наступила на него ногой. О боже, я нарушила клятву!

— Какое же здесь нарушение клятвы! Ты моя мать, а я твой сын. Мы ведем разговор между собой — что в этом плохого?

— Но только смотри, сынок, никому больше не говори об этом.

— Ты сама должна понимать, что я буду нем как рыба.

Успокоенная этим обещанием, старуха с живописными подробностями рассказала сыну о том, как Чанчал-кумари раздавила ногой портрет Аурангзеба.

Сына старухи звали Хизр Шейх. Он рисовал миниатюры. Проведя два дня с матерью, он уехал в Дели. Там у него была жена Фатима. Хизр Шейх рассказал жене все, что слышал от матери.

— Сейчас же ступай к Дарии-биби, — сказал он жене, окончив свой рассказ. — Скажи ей — пусть сообщит эту новость Бегум-сахебе{22}. На этом можно подзаработать.

Дария-биби жила в соседнем доме. В дом ее можно было проникнуть с черного хода, и Фатиме удалось пробраться к ней никем не замеченной.

Нет никакой необходимости знакомить читателей с Хизр Шейхом или Фатимой подробней, но о Дарии-биби следует рассказать. Настоящее ее имя было Да-рир-ун-ниса или что-то в этом роде, но никто ее так не называл, все звали ее просто Дария-биби. У нее не было ни отца, ни матери, была только старшая сестра-да старуха тетка. В доме у них не было ни одного мужчины. Дарии-биби едва минуло семнадцать лет, к тому же она была маленького роста и по виду никто не давал ей больше пятнадцати. Красота ее была подобна едва раскрывшемуся бутону. Уст ее не покидала улыбка.

Сестра Дарии-биби умела отлично приготавливать сурьму и благовонные масла. На двуколке или на носилках сестры отправлялись в дома богатых людей и, продавая сурьму и благовония, зарабатывали себе на жизнь. Нередко с наступлением ночи бедным женщинам приходилось ходить и пешком. Дарии-биби удалось проникнуть даже в гарем падишаха, куда никто не имел доступа. Об этом мы расскажем потом.

Фатима передала Дарии-биби рассказ о Чанчал-кумари и сказала, что на нем можно заработать.

— Для этого нужно пробраться в гарем падишаха, а откуда мы возьмем пропуск? — возразила Дария-биби.

— Да ведь у тебя же есть пропуск, — напомнила ей Фатима.

Дария-биби открыла свою корзину и достала из нее какой-то листок бумаги.