накачали наркотиками, и все чувства его притупились. Он даже слышал собственное дыхание: частое и прерывистое. Так ветер шуршит в стоге сена.
Хал повернул игрушку и схватился за ключик.
Много лет спустя, вспоминая происходящее, все его тогдашние действия будут напоминать ему какой-то вестерн: человек заряжает шестизарядный револьвер, прицеливается и нажимает на спусковой крючок.
— Не надо, оставь ЕЕ, брось ЕЕ, не касайся, — пронеслось в голове.
Он поверну ключик и ясно услышал в тишине, как скрипнула пружина. Когда Хал отпустил ключ, обезьянка тут же начала бить в свои тарелочки. Она затряслась в его руке, как живая. И, ОНА, действительно, была живой, и рукой он ощущал не действие механизма, а биение ее собственного сердца.
С воплем Хал бросил обезьянку на пол. Его самого отбросило в сторону, как взрывной волной. Сжимая крепко обеими руками рот, на секунду он оказался в полной тьме: ногтями Хал чуть не выколол себе глаза. Споткнувшись обо что-то, Хал почти упал, но вовремя выпрямился. Его передернуло от мысли, что он мог оказаться на полу рядом с этой ШТУКОЙ. ЕЕ стеклянные ничего не выражающие глаза, казалось, так и смотрят, тапку и притягивают его к себе. Хал бросился к двери, захлопнул ее за собой. Потом в ванную. Его начало выворачивать наизнанку.
Мисс Стукей сообщила им о смерти матери. Она работала с ней на одном заводе. Первые две бессонные ночи мисс Стукей провела вместе с ними, пока тетя Ида не забрала их с собой. Смерть матери наступила мгновенно. Миссис Шелбурн умерла от инсульта. В полдень. Когда обезьянка заиграла на своих тарелочках. В этот момент с картонным стаканчиком в руках она стояла й охладителя воды и вдруг упала как будто скошенная снайперской пулей, стаканчик так и остался в ее руке. При падении другой рукой она схватилась за охладитель и опрокинула всю цистерну на себя. Стекло разбилось. Осколки валялись повсюду, они впились в ее тело. Но они уже не причинили ей ни боли, ни страдания. Миссис Шелбурн была мертва до того, как вода просочилась сквозь ее новое платье. Так сказал доктор, который тут же подоспел на место происшествия.
Мальчикам, конечно, ни о чем таком не рассказывали, но Хал обо всем этом знал в мельчайших подробностях. Да и как не знать? Он постоянно видел эту сцену в своих самых страшных снах.
— Брат, ты маму во сне видишь? — спросил как-то Билл. Хал молча кивнул головой. Он знал, что Билл думает. Причиной его кошмаров была, действительно, смерть матери. Но это была только полуправда. Хала не покидало сознание вины, нет, скорее, точное знание того, что это именно он убил свою мать, повернув маленький ключик на спине обезьянки в тот незабываемый солнечный полдень, когда было так приятно после школы побыть одному в пустом доме.
Под утро Хал, наконец, заснул, и его сон был глубоким. Проснулся он ближе к полудню. Петти устроился на стуле в другом углу комнаты. Он смотрел телевизор и ел дону конфету за другой.
Хал выпростал ноги из под одеяла. Он чувствовал себя так, будто ему сначала дали сильную дозу снотворного, а затем насильно разбудили. Голова буквально раскалывалась.
— Где мама, Петти?
— Она с Деннисом в магазин пошла. А я сказал, что лучше с тобой останусь. Папа, а ты всегда во сне говоришь?
Хал подозрительно посмотрел на сына: «Нет А что я такого говорил?»
— Точно не могу сказать. Ты меня очень напугал.
— Как видишь, я сейчас в здравом уме, — и Хал заставил себя улыбнуться. Петти улыбнулся в ответ. И Хала буквально захлестнуло чувство бесхитростной сильной любви к сыну. Почему его так тянуло к Петти? Скорее всего потому, что они понимали друг друга с полуслова. С Деннисом — другое дело. Общаться с ним — это все равно, что смотреть сквозь затемненное стекло. Напрасно. Все равно ничего не разберешь. Сам Хал никогда таким не был. Можно было бы объяснить все тем, что на Денниса очень сильно повлиял переезд из Калифорнии, или…
Его как током ударило. Обезьянка. Она сидела на подоконнике и по-прежнему держала в своих лапках тарелочки. Острая боль пронзила грудь. Сердце на секунду остановилось, потом забилось вновь с такой силой, что, казалось, готово было вырваться из груди. Круги пошли перед глазами. Нестерпимо болела голова.
— Думал, что избавился от меня? Но ты уже ошибся однажды, так ведь?
— Да, — отозвалось в нем.
— Петти, это ты достал обезьянку из моего дипломата? — спросил он, хотя ответ уже знал заранее. Он сам закрыл дипломат на ключ и положил этот ключ в карман плаща. Петти тоже пристально смотрел на обезьянку. Халу показалось, что на лице сына отразилось какое-то беспокойство.
— Нет. Я ЕЕ не брал. Мама положила ее сюда.
— Мама?
— Да. Она взяла ее у тебя. Она очень смеялась.
— Взяла у меня? О чем ты говоришь?
— Ты спал с ней, папа. Я в этот момент чистил зубы, а Деннис все видел. Он тоже над тобой смеялся. Он еще сказал, что ты похож на малыша, который не может заснуть без своей любимой игрушки.
Хал еще раз взглянул на обезьянку. У него пересохло во рту. Как она могла очутиться у него в постели? ОНА касалась своей шерсткой его щеки, рта. Стеклянными глазами ОНА смотрела на его спящее лицо. Зубы у самой его шеи…
Он пошел в ванную комнату. Дипломат по-прежнему здесь. Замок надежно закрыт, а ключ — в кармане плаща.
Раздался щелчок — это Петти включил телевизор на полную громкость. Хал медленно вышел из ванной. Петти пристально смотрел на отца и, казалось, ему есть, что сказать.
— Папа, — неожиданно прошептал он. — Мне не нравится эта обезьянка.
— Мне тоже.
Петти посмотрел на отца, пытаясь угадать, шутит он или нет. Он подошел к отцу и прижался к нему всем телом. Хал почувствовал, как дрожит его сын.
Быстро, быстро, как бы боясь, что ему не хватит смелости сказать все сразу, Петти начал шептать что-то Халу в самое ухо. Постепенно Хал начал разбирать смысл сказанного.
— … ОНА все смотрит, смотрит на тебя… а если ты в другой комнате, то она смотрит на тебя сквозь стену. ОНА чего-то хочет от меня, папа.
Петти вновь задрожал всем телом, и Хал крепче прижал его к себе.
— ОНА хочет, чтобы ты ее завел, да, сынок? — подсказал ему Хал.
Петти кивнул головой.
— ОНА ведь настоящая, да, папа?
— Как знать, сынок, как знать, — сказал Хал и взглянул через плечо сына на обезьянку.
— Я все хотел подойти и завести ЕЕ. Но я думал, что могу разбудить тебя. А мне так хотелось ЕЕ завести… Я даже коснулся ключика. И, знаешь, папа, мне было и приятно, и противно. Разве так бывает?
— Бывает.
— А ОНА все как будто говорила мне: «Заведи, заведи меня, Петти. Мы поиграем с тобой — вот и все. Не бойся, твой папа не заругает тебя. Он даже не проснется, он уже никогда не проснется. Заведи меня, Петти… заведи.» Это очень плохо, плохо. Давай выбросим ЕЕ, папа! Пожалуйста! Давай ее выбросим.
Петти плакал, и слезы его просочились сквозь отцовскую рубашку. Обезьянка улыбалась Халу своей зубастой улыбкой через плечо сына. Полуденное солнце ослепительно сверкнуло в ее медных тарелочках и, отразившись, как от зеркальной поверхности, заиграло солнечным зайчиком на белоснежном потолке мотеля.
— Когда вернутся мама и Деннис?
— Около часа, — Петти вытер свои красные от слез глаза рукавом рубашки. Ему самому было стыдно за свои слезы. Петти боялся обернуться — там была обезьянка.
— Я специально включил телевизор погромче, чтоб он не слышала нас.