— Прости, — через силу буркнул Деннис.

— О`кей. Примем это в качестве извинений, ладно? Я подожду еще два-три дня, а потом обыщу все твои ящики. Если там что-нибудь есть, лучше убери, чтобы я этого не видел. Договорились?

Деннис потупил взор, и видно было, что ему есть что спрятать от отца. Он вытер губы тыльной стороной руки.

— Я могу идти? — и Халу показалось, что в его тоне вновь проскользнула ирония.

— Иди.

А внутренний голос как бы шептал Халу: «Пойди с ним на рыбалку. Помнишь, как это было у вас с дядей Вилли? Пойди. Попробуй, сойдись с ним.»

Он сел на кровать в опустевшей комнате и посмотрел на обезьянку. «Ты никогда не вернешь себе сына, Хал, — казалось говорила она. — Имей в виду, я снова вступила в игру, и ты сам знал, что рано или поздно это должно произойти.»

Этой ночью Хал стоял в ванной комнате и чистил зубы. Воспоминания опять нахлынули на него. Как могло случиться, что она вновь оказалась в той же самой коробке?

Зубная щетка пошла вверх и поранили десну. Он сморщился от неожиданной боли.

Ему было тогда четыре, Биллу — шесть, когда впервые он увидел обезьянку. Их исчезнувший папаша купил дом в Хартворде перед тем, как ему суждено было пропасть в пучине морской или где-то там еще. Мать работала секретаршей на заводе, где делали вертолеты. Приходилось каждый раз нанимать сиделок. Билл уже, правда, пошел к тому времени в первый класс, и сиделкам приходилось присматривать только за Халом. Ни одна из нянек не задерживалась особенно долго на этой должности. Они либо становились беременными и выскакивали замуж за своих дружков, либо подыскивали работу посолиднее. Или того хуже: миссис Шелбурн вдруг обнаруживала, что в бутылочке бренди, которую она держала для всяких там оказий, уже кто-то притрагивался. Но Хал-то больше всего не любил сиделок, которые только и думали о том, чтобы поесть и поспать. Они даже не читали ему интересных книжек, как это делала ему мама.

В ту памятную зиму сиделкой в доме Шелбурнов нанялась огромная, как сама мать-земля, негритянка. Ее звали Бэла. Бывало, приласкает Хала так, что, кажется, добрей няньки не сыщешь, а потом куда-нибудь как ущипнет… И все-таки Халу нравилась Бэла. Она читала ему выдержки из сенсационных сообщений, а также отрывки из детективных рассказов, где были такие замечательные фразы: «Смерть подкралась к рыжему распутнику незаметно…» Голос Бэлы в эти минуты звучал зловеще в убаюкивающей тишине гостиной. Хал завороженно рассматривал картинки, а Бела тем временем уплетала одну банку сливок за другой, и чем страшнее была история, тем больше был аппетит у Бэлы.

Как знать, если бы ему Бэла не нравилась больше, чем все другие сиделки, может быть, и пронесло бы и не случилось бы того, что случилось?.

Хал нашел обезьянку в холодный сумрачный мартовский день. Дождь лил в окна, и Бэла мирно спала на диване. Очередной детектив покоился на ее достойных восхищения грудях.

Хал пробрался в кладовку. Там были вещи отца. Маленькая дверь, похожая на кроличью нору, вела в это таинственное место: стены, сплошь уставленные полками. Зимой здесь было очень холодно, а летом нестерпимо душно и жарко. Но братьям нравилось здесь бывать. Длинная узкая комната и какая-то давящая на душу обстановка. Но зато здесь было столько всякой всячины, что и представить трудно. И сколько бы раз ты не рылся здесь — всегда найдешь что-нибудь новенькое. Братья проводили здесь целые субботние вечера, просто болтая друг с другом. Они вытаскивали вещи из коробок, рассматривали их, подолгу держали в руках, чтобы на ощупь попробовать — какие они, из чего сделаны? И клали их на прежнее место.

Сейчас, с высоты своего возраста, Хал мог объяснить все это тем, что им просто не хватало отца. Трогая его вещи, они как бы общались с ним.

Отец служил в торговом флоте, обошел почти весь мир — и здесь валялись целые пачки навигационных карт, некоторые из них были отмечены красными таинственными кружками. Здесь также пылилось двадцать томов научных трудов по той же навигации. Старый бинокль! Если подолгу смотреть в него, то выступал пот у переносицы. Сувениров здесь было со всего света! Резиновые куколки с Гавайских островов, кружка из твердого картона «Эх, девочку бы», стеклянный шар, в который была вставлена миниатюрная Эйфелева башня. Повсюду валялись конверты с иностранными марками и адресами, написанными на всех языках мира.

В тот день, когда падали капли дождя, не переставая, стучали по крыше и от этого нестерпимо хотелось спать, Хал, как под влиянием гипноза, пробрался в самый отдаленный угол кладовки, выдвинул какую-то коробку и неожиданно увидел за ней другую. Как будто ее специально спрятали туда — подальше от глаз людских. На этой коробке красовалась надпись «Ралстон — Пурина». Из коробки на Хала смотрели два стеклянных глаза. Этот взгляд испугал его. Он отшатнулся. Ему показалось, что это труп… Несколько минут спустя он наклонился вперед, увидел, что это просто игрушка, и осторожно достал ее из коробки. В полумраке кладовки обезьянка улыбнулась ему своей зубастой улыбкой, в лапках у нее были крепко зажаты музыкальные тарелочки.

Восхищенный, Хал повертел игрушку в руках, ощущая морщинистое, похожее на пеленку, меховое покрытие. Сейчас, стоя в ванной комнате перед зеркалом, Хал вспоминал, было ли еще что-нибудь в его первых ощущениях. Пожалуй, какое-то инстинктивное чувство опасности, но оно так быстро промелькнуло в нем, что он не успел даже до конца осознать его. Сейчас уже трудно сказать, что было, а чего не было. Ведь на лице у Петти тоже мелькнуло выражение испуга, когда он увидел ее там, на чердаке?

Ключик… Да-да, ключик. Вот что еще он обнаружил сразу. В спине у обезьянки торчал маленький ключик. Он осторожно повернул его и удивился, как легко этот ключ провернулся. Но и сломанная, она по- прежнему привлекала его к себе.

Он взял обезьянку с собой.

— Притащил что-то? — потягиваясь, спросила Бэла.

— Ага, смотри, в кладовке нашел.

Хал поставил ее на полку в спальне. Ухмыляясь, обезьянка возвышалась над его детскими книжками, ее стеклянные глаза были обращены в пространство, лапки крепко сжимали тарелочки. Казалось, что она наконец-то обрела свое место.

Ночью Хал проснулся от беспокойного сна. Он побежал в туалет, помочиться. Билл мирно посапывал в другом углу комнаты.

Совершенно сонный Хал вернулся в комнату… и вдруг обезьянка начала яростно бить в свои тарелочки в полной темноте.

— Ца-ца-ца-ца…

Сон как рукой сняло, как будто лицо накрыли влажным полотенцем. Сердце яростно забилось, комок подступил к горлу… Широко раскрытыми глазами с трясущимися губами он уставился на обезьянку.

— Ца-ца-ца-ца…

ЕЕ тельце тряслось в конвульсиях на верхней полке.

— Хватит, — прошептал еле дыша Хал.

Его брат как ни в чем не бывало перевернулся на другой бок и захрапел. Обезьянка все била и била в свои тарелочки, и рано или поздно этот звук должен был разбудить брата и мать — все живое вокруг.

— Ца-ца-ца-цва…

Хал потянулся к ней, желая хоть как-то остановить ЕЕ. Он хотел уже было подставить руку между тарелочками, как вдруг, ударив еще раз, обезьянка сама остановилась. Тарелочки медленно возвратились в свое прежнее положение. Грязно-желтые зубы застыли в зверином оскале.

В доме снова стало тихо. Слышно было лишь, как мать в соседней комнате перевернулась с боку на бок, а Билл так и продолжал мирно похрапывать. Хал забрался к себе в постель, укрылся с головой одеялом. Сердце готово было выскочить из груди: «Я ЕЕ завтра же положу на прежнее место. Я не хочу, не хочу, не хочу ЕЕ…»

Но утром он совершенно забыл о своих ночных страхах и о желании избавиться от обезьянки, мама осталась дома. Она почему-то не пошла в этот день на работу.

Бэла умерла…

Мать в точности не рассказала им, что же все-таки произошло. «Это была простая случайность, трагическая случайность,» — вот все, что она могла сказать. Но днем, по дороге из школы, Билл купил