Теперь настал черед Райнхарда Зильберга. Когда он встал перед экраном, создалось впечатление (на взгляд Элисы, соответствующее действительности), что он огромен. На нем была рубашка с коротким рукавом и хлопчатобумажные брюки с кожаным ремнем, и он был единственным, кто надел галстук, хоть узел и был ослаблен. Все в Зильберге выглядело внушительным, и, возможно, поэтому иногда создавалось впечатление, что он хочет сам стушеваться с помощью улыбки, которая на его безбородом полном лице с очками в золотистой оправе казалась на удивление детской.

Однако в эту минуту он не улыбался. И Элиса догадывалась почему. Наверное, ему досталась неприятная часть объяснении. С первых же слов немецкого историка и ученого она поняла, что не ошиблась.

— Меня зовут Райнхард Зильберг, моя специальность — философия науки. Меня наняли для проекта «Зигзаг», чтобы я консультировал вас по поводу того, что не является физикой, но имеет огромнейшее значение. — Он сделал паузу и шевельнул ногой, словно чертя что-то на металлическом полу. — Как вы уже знаете, этот проект считается сверхсекретным. Никто не знает о том, что мы здесь: ни наши коллеги, ни друзья, ни семьи, ни даже многие из руководителей «Игл Груп». Естественно, научное сообщество мы обмануть не можем, но с помощью конгрессов и статей мы выдаем им небольшие подачки. Они знают, что из «секвойи» можно много чего выжать, но не знают как. Таким образом, этот проект является уникальным, по крайней мере на данный момент. Всех нас отобрали после тщательного изучения нашей жизни, пристрастий, дружеских связей и стремлений. Мы будем работать над тем, в чем никто не имеет наработанного опыта. Мы пионеры, и нам понадобятся особые меры безопасности… по целому ряду причин.

Он снова сделал паузу и посмотрел на движения своей ноги.

— Прежде всего даже не думайте, что на этом экране вы увидите фильмы. В кино мы видим, к примеру, сцену смерти Цезаря так, как будто это любительская видеозапись римской эпохи. Но изображения, получаемые из открытых временных струн, — не кино, это даже не фильмы про реальную жизнь, это само прошлое. Мы можем увидеть их на экране, как кино, и записать на DVD, как кино, но вы всегда должны помнить, что это открытые временные струны, из которых мы извлекли информацию. Наше «убийство Цезаря» будет самим этим событием в таком виде, как оно навсегда запечатлелось в частицах света, отраженных во время реального события, то есть в реальном прошлом. Это влечет за собой определенные последствия. Мы не знаем, что может произойти, например, с людьми или событиями, ставшими частью нашей культуры или наших идеалов. Были проведены секретные исследования, но выводов еще не существует. Например, если мы увидим Иисуса Христа, Магомета или Будду… просто увидим, будучи уверены, что это именно они… Не говоря уже о том, что будет, если мы обнаружим какие-то аспекты жизни этих основателей религий, которые противоречат тому, в чем церкви каждого вероисповедания веками убеждают миллионы людей, возможно, включая и некоторых из нас. Все это является более чем достаточной причиной для засекречивания проекта «Зигзаг». Но есть и иная причина. — Он сделал паузу и моргнул. — Я хотел бы рассказать вам о ней, продемонстрировав другое изображение. Это единственное изображение, которое у нас есть, кроме снимка целого стакана. Большинство из вас не знает о его существовании… Жаклин, это будет для тебя сюрпризом… Колин, ты не мог бы?..

— Конечно.

Крейг снова что-то набрал на консоли. Свет в зале погас. Кто-то (Элиса узнала голос Марини) в темноте сказал: «Райнхард, только рекламу убери». Но на этот раз никто не засмеялся. Послышался голос Зильберга, силуэт которого виднелся в темноте, подсвечиваемый только бликами, идущими от консоли управления компьютером.

— Оно было получено так, как рассказал вам Крейг: спутник прислал изображение, мы рассчитали энергию, необходимую для раскрытия временных струн, и обработали…

Экран засветился. На нем появились какие-то формы тусклого красноватого оттенка.

— Цвет обусловлен тем, что конец «прошлого» этой струны находится в трехмерном пункте, который в пространственном понимании равнозначен удалению почти на миллион световых лет от нас, и продолжает удаляться, — пояснил Зильберг, — поэтому происходит красное смещение в спектре излучения, подобное тому, что наблюдается у космических объектов. Но на самом деле изображение земное…

Перед ними был пейзаж. Камера парила над горной грядой. Горы казались близкими, почти маленькими, и между ними выделялись долины круглой формы и сферические скалы. Казалось, какой-то известный кондитер покрыл все это толстым слоем взбитых сливок.

— Боже мой… — послышался дрожащий голос Жаклин Клиссо.

Склонившаяся вперед Элиса развела ранее скрещенные ноги. Ее охватило странное ощущение. Она не могла точно определить его причину, хотя знала, что оно связано с изображением, которое она разглядывала. От него как будто веяло беспокойством.

Смутной угрозой.

Но в чем именно заключалась угроза?

— Громадные предгорные ледники… — сосредоточенно бормотала Клиссо. — Ледники в состоянии эрозии и U-образные троги… Посмотри только на эти горные амфитеатры и нунатаки… Видишь, Надя? Что тебе это напоминает? Ты же у нас специалист по палеонтологии…

— Эти отложения — друмлины… — еле слышно прошептала Надя. — Но невероятного размера. И эти морены по бокам… Такое впечатление, что огромное количество осадочных горных пород протащили на большое расстояние…

Что со мной творится? Из горла Элисы рвался нервный смех. Это было глупо, но оттолкнуть эту мысль она не могла: в этих окрашенных в красный цвет снежных вершинах было что-то, что ее ужасно тревожило. Ей подумалось, что она сошла с ума.

Элиса заметила, что Надя дрожит, и подумала, что непонятно, связано это с волнением от увиденного или с ней происходит нечто подобное тому, что ощущает сама Элиса. На Валенте, кажется, это тоже подействовало. В тишине кто-то перевел дыхание.

Это абсурдно.

Нет, не абсурдно: в пейзаже было что-то странное.

— Похоже, в расселинах есть талая вода… — взволнованно прошептала Надя.

— Боже мой, это же оледенение на стадии таяния!.. — воскликнула Клиссо.