пытались обнаружить признаки слежки и очень нервничали, потому что несколько часов спустя должны были встретиться с представителями международной террористической организации. И значит, в течение этого времени — до встречи — Катанос и Музафер были очень уязвимы для предателя, если бы таковой существовал на самом деле. Однако они вынуждены были рисковать, так как сами не могли достать оружие или переправить контрабандой из-за границы.
Музафер знал случаи — а их было немало, — когда люди попадались именно в момент получения товара, и нервничал, выстукивая дробь на двери машины. Катанос протянул руку, чтобы его успокоить:
— Не переживай. Товар заберу я. Тебя никто не увидит.
— Мне кажется, я боюсь предательства больше, чем самого ареста, — улыбнулся Музафер. — Ненависть поддержит меня в тюрьме, но сложно смириться с мыслью, что тот, кому ты верил, кого называл товарищем, продал тебя.
— Там, где я рос, все друг друга закладывали. Если рядом не было предателя, это даже казалось странным. Но сейчас нам остается только ждать. Чему быть, того не миновать, вот и все.
— Может, и не все, — покачал головой Музафер.
— А что еще?
— Надеюсь, товар привезет надежный человек.
В январе 1961 года Хулио Рафаэль Рамирес приехал в Соединенные Штаты, чтобы шпионить, вместе с десятками тысяч иммигрантов, которые бежали с Кубы после революции Фиделя Кастро. В большинстве случаев им разрешалось увезти с собой только то, что на них было надето, но и независимо от этого они были недовольны, озлоблены, особенно если учесть, что бежали в Америку в основном зажиточные люди, у которых при Батисте проблем не было. Фидель держал ситуацию под контролем. Он догадывался, что американское правительство воспользуется настроениями бывших кубинцев для организации терактов. Люди Фиделя отобрали двадцать студентов, его активных сторонников, готовых выполнять его задания. Они обосновались в Майами, Флориде и в Юнион-Сити, Нью-Джерси, обзавелись семьями, открыли свое дело, у них появились дети, они праздновали крестины и отмечали первое причастие. Хулио Рамирес — разумеется, на деньги из Гаваны — открыл парикмахерскую на бульваре Кеннеди в Юнион-Сити. Разбогатеть ему не удалось, но счета он оплачивал всегда вовремя. Быстро пройдя эту дорожку от студента до парикмахера, он разочаровался во многом, и в идеях кубинского марксизма в частности. Тем не менее Хулио укоренился в кубинской колонии прочно: завел семью, детей и каждый месяц ходил, как положено, отчитываться в миссию Кубы при ООН.
К несчастью, ему давно и очень не нравились все эти дела, которыми ему приходилось заниматься. В детстве у него не было ни малейшей тяги к приключениям, но несколько лет спустя, восхищенный поступком брата, который в первые дни революции ушел с Фиделем в горы, Хулио решил, что он тоже должен служить делу социализма. Теперь, когда ему перевалило за пятый десяток и уже стало со всей очевидностью ясно, что пламенного борца за новую Кубу из него не получилось, а настоящим капиталистом ему тоже не быть, Хулио куда больше удовлетворения получал дома, сидя вечером перед телевизором, чем исполняя свою секретную миссию.
И тем не менее он добросовестно выполнял поручения — другого выбора у него не было. Он не мог вернуться на Кубу и он не располагал информацией, которая могла бы заинтересовать американцев. Конечно, Рамирес не сомневался, что если в колонии станет известно, кто он, то ни на минуту нельзя будет поручиться ни за его жизнь, ни за жизнь жены и детей.
К счастью для Хулио, к его услугам Гавана обращалась нечасто. Вместо того чтобы внедриться в самое сердце «Омеги-7», Хулио активно участвовал в деятельности различных религиозных организаций. Для Гаваны он был всего лишь курьером, и для заданий, которые ему доставались, требовался разве что талант осла, запряженного в тележку.
Однажды вечером ему велели забрать в Бруклине на перекрестке Форта Гамильтон и Девяносто девятой улицы фургон и перегнать его на стоянку супермаркета в Куинсе. После этого следовало ждать, пока к машине подойдет человек в зеленой замшевой куртке. Человек должен сесть на место водителя и затем высадить Хулио у первой же станции подземки, откуда он может отправляться к себе домой.
Вероятно, Хулио чувствовал бы себя несколько иначе, если бы знал, что товар, который он везет, это пластиковые бомбы, от взрыва которых его фургон может перелететь на другой берег Гудзона, но фургон был опечатан, а окошки плотно зашторены, так что у него не было возможности рассмотреть, что там внутри.
Продавцами были, конечно, кубинцы, старые друзья Музафера, полностью разделявшие его взгляды, но все оружие, включая особые взрывчатые вещества, были контрабандой доставлены в Южную Каролину вместе с двадцатью семью тоннами марихуаны колумбийскими партизанами, которые нуждались в субсидиях для своей революции. Из Южной Каролины товар на обычном грузовике перевезли в Бруклин, где его принял атташе кубинского посольства, пользующийся дипломатическим иммунитетом. Там товар пролежал шесть месяцев, и за это время никто к нему не притронулся. Так, на всякий случай.
Стоит отметить, что груз был оплачен задолго до того, как прибыл. И не потому, что кубинцы не доверяли Музаферу. Они могли бы сами профинансировать такую операцию, если бы Музафер отказался от контроля над проектом. Но Музафер решил уплатить сам, расставаясь почти со всем содержимым чемодана Рональда Чедвика. На Хулио Рамиреса выбор пал именно потому, что он ничего из себя не представлял и, даже если бы его арестовали, что само по себе было маловероятно, он бы не смог ничего рассказать спецслужбам.
В районе, где стоял фургон, жили по преимуществу итальянцы и евреи. Доставить груз требовалось в район, населенный греками и чехами. То есть там не могло быть кубинцев, способных опознать Рамиреса. А для белых кварталов: Бей-Риджа — в Бруклине и Астории — в Квинее, Рамирес был просто латиносом.
Хулио, конечно же, понимал, как относятся к таким, как он, в этих общинах, и явно нервничал, подъезжая к Бей-Риджу. Он знал много случаев, когда добропорядочные жители Бей-Риджа без причины, просто так избивали своих темнокожих собратьев.
Но Хулио не следовало беспокоиться. Гараж находился в индустриальной части, где с одной стороны улицы расположились автомастерские, а с другой — склад алюминия. Там работало множество негров и пуэрториканцев, и никто не обращал на него ни малейшего внимания. Все шло довольно гладко. Замок открылся легко, машина завелась с пол-оборота. Хулио вывел фургон из гаража и поставил на его место свой старый «рено», после чего запер гараж.
Фургон шел хорошо, несмотря на колдобины и выбоины Восемьдесят шестой улицы, и Хулио позволил себе немного отвлечься. Он ехал через Бей-Ридж к Шипхед-Бей. Приближалась Пасха, и с наступлением первых теплых дней владельцы магазинов выносили свой товар на улицу. Здесь находилось много мануфактурных лавок и мебельных магазинов. Китайские ресторанчики соседствовали с итальянскими пиццериями. Хулио вспомнил своего родственника Эмилио Эванса, который бежал с Кубы в 1980 году на лодке. Он хотел работать у Хулио, а для этого нужно было получить разрешение на работу. Приехав из страны, где распределялась даже туалетная бумага, Эмилио без умолку говорил о богатстве Америки. Причем самое большое впечатление на него произвели не супермаркеты, а маленькие лавочки — мясные, овощные, скобяные, теснящиеся где-то в закоулках Нью-Джерси. Как они все существуют, на какие деньги? Живя на Кубе, Эмилио хорошо усвоил, что большинство американских рабочих живет в нищете, а у здешних кубинцев были машины, и цветные телевизоры, и видеомагнитофоны, не говоря уже о многоскоростных велосипедах. Их дети ходили в школы, где обучение оплачивало государство, а все имущество они, как правило, покупали в кредит на тридцать лет.
Хулио свернул на Бедфорд-авеню и направился к центру Бруклина. Здесь кроме магазинов находилось много односемейных домов. Жили здесь в основном евреи. Двери домов запирать было не принято. Дети играли на аккуратно подстриженных газонах, мальчики перекидывали мяч, а девочки болтали, сидя на качелях. К вечеру мужчины на дорогих машинах возвращались с работы. Какая спокойная, какая достойная жизнь.
Никак не верилось в то, что по другую сторону Фостер-авеню был уже Бедфорд-Стейвезант, самое большое черное гетто. Бедфорд-Стейвезант, Краун-Хайтс, Бушвик, Браунсвилл, Восточный Нью-Йорк — мир чернокожих людей, более полутора миллионов человек, приехавших с Ямайки и Сент-Албана и расселившихся по всему Куинсу до самой границы с Нассау.
