нас, что религия — опиум для народа. Но он не прав. Времена меняются. Сегодня демократия — опиум для народа, и мы посмотрим, сколько продержится их демократия после наших взрывов.

Музафер встал и прошелся по комнате.

— Это не пустые слова, Хасан. У меня планы серьезные. Америка думает, что она неуязвима, но американцев можно напугать точно так же, как и всех других. Когда это произойдет, когда они поймут, что смерть может подстерегать человека за каждым углом, они, не задумываясь, сдадут всех евреев. Вот увидишь. Ты же понимаешь, что без американцев они бы и двух лет в Африке не продержались.

Хасан смотрел на Музафера с изумлением, которого, впрочем, старался не выдавать. В глазах Музафера появился блеск. Он размахивал руками, голос его звучал все громче. Ситуация была знакомой, и больше всего Хасан боялся сейчас, что из этой комнаты они с Музафером выйдут врагами. Что, если он пригласит его участвовать в таком проекте? Хасан отошел от активной борьбы в 1980 году, потому что уже тогда боялся пристраститься к насилию, как к наркотику, — ведь все эти годы ему приходилось ходить по острию ножа. Если эти убийцы когда-нибудь заподозрят его в предательстве, на земле не останется места, где бы можно было от них скрыться.

Музафер подошел к бюро и вынул из чемодана папку.

— Вот, — сказал он, подойдя к Хасану, — моя армия. Моя «Американская красная армия». — Усмехнувшись, он веером разбросал перед Хасаном фотографии. — Это Тереза Авилес. Она же Анна Роза Гомес, родилась в Доминиканской Республике, но выросла в Штатах. Когда училась в университете Мэриленда, примкнула к радикальному крылу подпольного университетского движения. В 1978 году они предприняли жалкую попытку добыть деньги — в Теннесси Тереза со своими друзьями убила двух охранников в банке. Ее схватили сразу и предложили стать информатором, она формально предложение приняла, но действовала по-своему — задушила тюремщика и бежала из тюрьмы еще до суда. А это ее любовник, Джонни Катанос. — Музафер показал фото, и Хасан увидел совершенно невыразительное лицо с темными глазами, высокими скулами и смущенной мальчишеской улыбкой.

— Катанос похож на мальчишку, — сказал Музафер.

— Это потому, что он никогда не дает никому понять, что у него на уме. Он говорил, что вырос в воспитательных учреждениях в Нью-Йорке и рано научился не выдавать свои чувства. Но по природе он очень агрессивен. В Европе действовал под видом торговца наркотиками, внедрялся в какую-нибудь… — Он замолчал, подыскивая подходящее слово. — Как правильнее сказать: «наркошайка» или «наркобанда»? В каждом случае, как только он изучал все изнутри: структуру, финансы, людей, — он просто забирал деньги и при этом убивал как можно больше людей. И немедленно скрывался. Так он и попал в Алжир, где они встретились с Терезой. Он жил в Испании, в Малаге, где за ним гонялись все, кто мог: уголовники, полиция немецкая, полиция французская, Интерпол. Он бежал в Африку через Гибралтар, его преследовали по пятам. Потом он познакомился с Терезой и теперь находится под покровительством алжирского правительства. Так вот, Хасан, это самый жестокий человек из всех, кого я знаю. Конечно, не лидер, но экземпляр уникальный. Всегда готов выполнить все, что от него требуется, и хорошо бы побольше крови и риска. Это его девиз. Я послал его в Хайфу разобраться с человеком, который продал нам бракованные ракеты, — он мне принес глаза этого человека.

Музафер показал на фотографию.

— А это урожденная Сара Коэн, живет под именем Эффи Блум. Лесбиянка. Прочитала все книги на свете и готова сделать, что угодно, кроме одного — переспать с мужчиной ради удовольствия. После ее покушения на Великого Рыцаря Христианского Братства Джорджии ее приговорили к девяноста пяти годам тюрьмы. Там она убила соседку по камере, когда они подрались из-за Джейн Мэтьюс. Отец Джейн был профессором на кафедре механики в университете Джорджии. Считалось, что Джейн пойдет по стопам отца. До тех пор, пока она не подложила бомбу в концертном зале. Потом они встретились с Эффи и это была любовь с первого взгляда. По крайней мере, со стороны Эффи. Естественно, когда Эффи решила бежать, то взяла с собой Джейн. Ты, может, помнишь: автобус, в котором Эффи и Джейн ехали на суд Эффи, был захвачен шестью ее подругами, которые потом переправили Эффи и Джейн за границу. Если мне не изменяет память, они оставили после себя много трупов.

— Восемь, — буркнул Хасан.

Музафер присел к столу.

— Эти люди пойдут за мной. Я уверен. Сейчас они живут на вилле у Средиземного моря, в Алжире. Там уютно и красиво, правда, я сыграл с ними шутку, я убедил алжирцев выдать их. Куда им деваться? Американцы ждут любой возможности вернуть их обратно в камеры, и на этот раз они очень постараются, чтобы никто из них больше не убежал. Эффи, конечно, разлучат с Джейн. Эффи этого страшно боится. От одной мысли, что им придется расстаться, она будет в ужасе. А у меня для них есть вариант, на который они согласятся. Я хочу, чтобы ты достал разрешение переправить их в Ливию, чтобы твои врачи сделали им пластические операции, после которых никто в Америке их не узнает. Надо, чтобы ты достал им документы и деньги. Мы пробудем в Ливии не больше месяца, а когда вернемся в Штаты, ты о нас никогда ничего не узнаешь.

Хасан вздохнул с облегчением, тревога улеглась, но на его лице по-прежнему ничего нельзя было прочитать.

— Думаю, с этим проблем не будет, — начал он, — наш друг Муаммар все еще угнетен гибелью ребенка, не говоря уже о том, что на него самого тоже покушались. Если только это никак не связано с ливийскими властями…

— «Американская красная армия» не связана ни с кем. Наше положение так же неопределенно, как и название.

Хасан вынул из кармана зажигалку, старую «зиппо» с эмблемой морской пехоты, и закурил сигарету. Протянув пачку Музаферу, он спросил:

— Тебя интересует, что я думаю по этому поводу?

— Конечно. — Музафер откинулся на спинку стула. Он знал, что Хасан укажет ему на слабые места в его проекте.

— Это не революционеры, — тихо сказал Хасан, положив ладонь на фотографии. — Три авантюристки, две лесбиянки и банальный уголовник. Мы с тобой закалены годами изгнания. МЫ переносили страдания вместе с нашим народом, пока евреи топтали нашу землю. Мы знаем, что такое дисциплина, порядок, а эти студентки… — Он покачал головой. — Я понял, что ты собираешься делать, и если ты хочешь исчезнуть, лучше всего использовать американцев, но тебе надо найти профессионалов, чьи семьи легко будет потом отыскать. Как ты собираешься заставить этих американцев неопределенное время работать в полной изоляции? — Он помолчал. — Через шесть недель после вашего приезда в Америку ты превратишься в такого же авантюриста, как они сами. Ты станешь вторым уголовником в собственной шайке.

— Ты его недооцениваешь, Хасан. Подобных ему энтузиастов я просто не встречал. В физическом отношении таких, как он, один на миллион.

Что-то в голосе Музафера заставило Хасана замолчать. Он вспомнил, какие слухи ходят и насчет сексуальных пристрастий Музафера. Он никогда не верил в это, считая, что Музаферу просто не повезло с внешними данными, но услышав, как он описывает способности этого грека, Хасан засомневался. Не то чтобы он расстроился — облегчение от того, что от него не просят ничего невозможного, располагало к спокойствию и объективности.

— Друг мой, мне все равно, опасен он или нет — и для кого именно. Пусть убивает хоть сотнями. Если мы чему-то и научились за все эти годы, так это держаться подальше от обычных уголовников.

— Послушай, Хасан, — голос Музафера зазвучал неожиданно жестко, — я уже объяснил тебе, что в Катаносе нет ничего обыкновенного.

Во вторник утром было холодно. Воздух был так чист, что небоскребы Манхэттена казались стеклянными. Джонни Катанос и Музафер сидели в черном фургоне неподалеку от большой стоянки автомобилей у супермаркета. Оба внимательно следили за каждой машиной, подъезжающей к зданию. Они