– свидетельствовали, что Аллу Абрамовну не разбудит даже последний гудок к Апокалипсису, какие уже там охи, ахи и стуки швабры о ведро!
Оперировать Алла Абрамовна давно не оперировала. Так давно, что никто уже и не помнил, оперировала ли она когда-то вообще. Живых свидетелей тому не было. Хотя она постоянно рассказывала, как в n-ском году на полевом стане произвела кесарево сечение при помощи хлебного ножа и алюминиевой кружки самогона, принятой внутрь не то роженицей, борющейся за трудодни, не то самой Аллой Абрамовной – с целью победы над страхом перед необходимостью экстренного оперативного вмешательства в условиях, далёких от операционной. Если Алле Абрамовне наливали добрый стопарь коньяка или виски, она влажнела очами, плавно жестикулировала белыми полными веснушчатыми руками и вспоминала некоего фельдшера ФАПа[3], очень помогшего ей с основными этапами операции. Более никто ничего о её подвигах на ниве полевой и стационарной хирургии не слыхал. И, тем более, не видал воочию.
Крови она, разумеется, не боялась. Поэтому, когда уже совершенно невозможно было улизнуть в связи с полной задействованностью прочего персонала, Аллу Абрамовну можно было силком выпихнуть в ассистенты (уже помытый оператор, как правило, ожидал помощницу, что абсолютно противоречило правилам хирургической иерархии). Справедливости ради надо отметить, что ассистентом она была ловким и умелым. Без нужды, в отличие от молодых, горячих и ретивых, под руки не лезла, никуда не торопилась и своим увесистым телом вносила зрелое спокойствие в атмосферу операционной. Родственники частенько путали солидную Аллу Абрамовну с оперирующим хирургом (ну не девчонка же та оперировала, в самом деле, весом пятьдесят килограммов вместе с завязками халата?!), бросались ей навстречу с благодарностью, жали руки, говорили: «Доктор!.. Доктор!..» – и совали что-то в карманы пижамы от щедрот своих. Алла Абрамовна никогда не присваивала полностью «чаевые» за спасение жизни и здоровья женщины и/или ребёнка и всегда отдавала хирургу (Гришке, Оксанке или Соньке) почти всю сумму. Вычитая процентов двадцать – двадцать пять за труды свои тяжкие на крючках и вязании узлов. После операций Петра Валентиновича, Романца или, паче чаяния, главного врача и профессора она, само собой, никогда не выходила в приёмный покой.
Толстая стареющая женщина с халой всегда вызывает куда больше доверия у пациенток и родственников, чем молодое, юркое, коротко стриженное. А зря. Точно так же ночью в тёмном переулке куда больше доверия вызовет благообразный очкарик, а вовсе не лохматый байкер. А, опять же, зря. Вспомните внешность хотя бы Чикатило. Лично автор в условиях тёмного переулка всегда куда больше доверия испытывал к расхристанным качкам, нежели к благообразным мужчинкам ботанической внешности. Возможно, потому и жив по сей день.
В общем и целом Алла Абрамовна с работой своей пусть нехотя и лениво, но справлялась. Обходы по утрам делала, документацию вела. Изредка принимала ничем не осложнённые роды у каких-то безумиц, приходивших «на неё» через пятнадцатые подъездные лица. Заведующий ей никогда разрешительные бумажки не подписывал и все Аллаабрамные роды курировал лично либо ответственному дежурному врачу перепоручал. Но из родзала её никто не гнал, и она преспокойно гнала в уши «своим девочкам» всё что угодно, и капала «вон то, жёлтенькое», и называла зайчиками. Кто из «зайчиков» посообразительнее был – благодарил истинных участников родзальных событий. Кто совсем уж мышей не ловил – Аллу Абрамовну. В кассу отделения процент она сдавала исправно, права не качала. В общем, сидела и не пыхтела. Точнее – досиживала. А что ещё требуется от ординатора пенсионного возраста? Да больше, в общем-то, и ничего. К тому же она была добра и не скандальна. Просто-напросто ворчлива. А то, что невестку ненавидела, так то бог ей судья, а не мы. Беременные были от неё в восторге, потому что около каждой она сидела, бывало, по получасу, выслушивая, к примеру, о тяготах семейной жизни и о том, какая же всё-таки сука эта подлая свекровь! Алла Абрамовна сокрушалась, поддакивая, а то, что частенько забывала выслушать сердцебиение внутриутробного плода, так не в этом главное предназначение врача! Есть, в конце концов, акушерка, заведующий или старший ординатор Сонька Заруцкая, хорошая девочка-умница, никогда зазря не подставит, по двадцать раз за день ещё всех обойдёт!
Врачебный состав второго этажа:
Старшим ординатором, напомню, по двум этажам гоняла Софья Константиновна. И заведовал всем этим ныне покинувший своё отделение Пётр Валентинович.
Многочисленные Серёжки, Оксаны, Ленки и Петьки, которые на самом деле Сергеи Владимировичи, Оксаны Георгиевны, Елены Николаевны и Петры Фёдоровичи – дежуранты обсервационного отделения, тоже трудились на сих нивах и были плюс-минус умные, плюс-минус хорошие, плюс-минус добрые, а оперативная техника самая лучшая была у Оксаны Георгиевны, потому что учил её, как и Соню, всё тот же подлючий Романец.
Так же как и в любое отделение любого лечебного учреждения любого города, сюда укладывали своих женщин, принимали роды и оперировали – начмед, главный врач, профессора и редкие доценты. Ассистентов, аспирантов и «прочую шушеру» здесь терпеть не могли куда больше, чем тех же врачей-интернов. В каждой специальности своя кастовость, и чёрт ногу сломит её разбирать даже изнутри, куда уж там объяснять стороннему наблюдателю.
Акушерки родзала, акушерки этажей, санитарки и буфетчицы подчинялись старшей акушерке отделения, но заведующего (равно как и исполняющего обязанности) обязаны были слушаться, само собой.
Шла-шла Соня, ещё не до конца понимая, чем ей грозит её новое временное назначение и как с этим быть, принимать или самоотвод? Романец вопил, что дело решённое, а её номер восемь. Да и что Глеб скажет на этот предмет? Может, зря она переживает, а? И новая метла приметётся гораздо раньше, чем его (её?) ожидают. Что тут такого может случиться? Всё Петром Валентиновичем отлажено, хотя если вспомнить, чем он иногда занимался... Ох, лучше не вспоминать! Бумажная работа ей отлично знакома. Лечебная – почаще Романца на обходы звать, и где малейшие сомнения, тоже милости просим на консультацию. Вместе с главным врачом. И профессором. Да-да, пусть скопом ходят и везде подписи ставят, чтобы если что – все вместе на цугундер баланду хлебать... Ага, сейчас, разбежался Романец. Вернее, ты, Сонюшка, будешь за Романцом весь день бегать, пока какая-нибудь баба, поступившая с отслойкой и выраженным кровотечением, копыта будет склеи... Нет! Не думай! Ни о чём не думай! Романец всегда будет