— Вы — рационалист, — сказала Раиса, — и я вас не люблю.

— Не ошибаетесь ли вы, Раиса? — улыбаясь, спросил Уэллер.

— Нет, не ошибаюсь.

И, увидев подходящих к ним Людмилу и Шпруделя, она сказала:

— Вот, спросите Людмилу или Шпруделя, они вам тоже скажут, что вы — рационалист.

Людмила, улыбаясь, спросила:

— Раиса, ты опять на него нападаешь?

А Шпрудель принял сторону Раисы. Он говорил:

— Конечно, Ричард, вы — рационалист. Вы слишком привязаны к земным ценностям, и для вас трудно следить за крылатыми мечтами и за высокими духовными устремлениями Раисы. Туда, «высоко над бездной пространств и времен», вы не последуете за Раисою.

— Не ошибаетесь ли вы, Гейнрих? — флегматично повторил Уэллер.

— Думаю, что нет, — говорил Шпрудель. — Вы способны дремать, когда Раиса играет или поет.

Но это уж показалось Раисе несправедливым. Она живо сказала:

— Нет, он слушает внимательно.

Шпрудель, увлекаясь своим красноречием, продолжал:

— На одно и то же явление вы и Раиса реагируете совершенно различно. Одни и те же ворота ведут вас к законам, Раису к вольной природе. Вы — отвлеченный мыслитель, и о таких, как вы, Шиллер справедливо сказал, что они весьма часто имеют холодное сердце.

Раиса засмеялась и сказала:

— Слышите, бедный Уэллер, у вас холодное сердце.

А Шпрудель, как поставленный на рельсы, катил дальше, и самый голос его приобретал все более машинный оттенок. Он говорил:

— Потому что они расчленяют впечатления, которые способны тронуть душу только в целом. Но вы на меня не сердитесь. Вы — славный малый и отличный товарищ.

Уэллер саркастически усмехнулся, поклонился и сказал:

— Благодарю. Прикажете ответить вам тем же?

В тоне его голоса было что-то неуловимо дерзкое, так что Шпрудель досадливо поморщился. Людмиле показалось, что молодые люди готовы поссориться. Она торопливо сказала:

— Юноши, не ссорьтесь! Шпрудель, не нападайте на Уэллера.

Шпрудель вспомнил соответствующую, как ему казалось, случаю цитату из Шиллера:

— «Даже из рук недостойных истина действует сильно».

Цветы позднего лета благоухали так нежно и тонко, и так безоблачна была безбрежная лазурь, только что омытая недавно прошедшим дождем, и так свежо и молодо зеленел весь сад, что Раисе и самые высокие слова казались грузными и неуклюжими, когда они падали из уст Шпруделя. Она вздохнула и подумала: «Бедная Людмила!»

Уэллер пожал плечами и холодно спросил:

— Уверены ли вы, Гейнрих, что устами вашими говорит истина?

Шпрудель продолжал цитировать:

— «Истины оба мы ищем, — сказал Шиллер, — ее ты ищешь в природе, я ищу в сердце, и верь, что мы оба ее найдем».

Сергей подошел и слушал с улыбкою.

— Опять из Шиллера? — тихо спросил он Раису.

Раиса молча кивнула головою. Сергей весело сказал Шпруделю:

— Он — ужасный колбасник, ваш Шиллер.

Шпрудель очень обиделся за Шиллера, но вспомнил из него же убийственную цитату:

— «Есть люди, которые потому бранят граций, что никогда не были ими обласканы».

Сергей засмеялся.

— Ну, это антимония на постном масле. Сестры, мама вас зовет зачем-то.

Шпрудель и Уэллер остались вдвоем. Шпрудель чувствовал себя уязвленным. Ему хотелось сказать Уэллеру что-нибудь неприятное. Он сказал:

— Друг мой, мне жаль вас.

— Тронут, — отвечал Уэллер.

— Вы любите Раису, — говорил Шпрудель. — Но она ответит вам, как возлюбленная рыцаря Тогенбурга: «Сладко мне твоей сестрою, милый рыцарь, быть, но любовию иною не могу любить».

Уэллер сделал ледяно-холодное лицо и сказал:

— Друг мой, позвольте мне сказать вам пару дружеских слов.

— Пожалуйста, — сказал Шпрудель, зло усмехаясь.

— Я — очень спокойный человек, — говорил Уэллер. — Но есть вещи, которых я не люблю.

Шпрудель насмешливо засмеялся.

— Как и всякий. Вы не открыли мне ничего нового.

— И не собираюсь, — отвечал Уэллер. — Но видите ли, есть случаи, когда бокс вразумительнее слов.

— Ого! — воскликнул Шпрудель в недоумении.

Неизвестно, чем бы кончился разговор молодых людей, но, к счастью, в это время возвратились сестры.

Александра сказала:

— Ну что же, молодые люди, гулять? Идем или едем?

Раиса со счастливою улыбкою смотрела на небо. Бездонные просторы небес всегда манили к себе ее взоры. Все, что совершалось на небе, она замечала раньше других сестер. Даже ночью занавески в ее спальне не задергивались, чтобы она могла, и лежа в постели, видеть звезды, вечные, чистые, всегда утешающие.

И теперь она воскликнула:

— Смотрите, радуга!

Шпрудель решил, что ссориться не стоит и несвоевременно. Интереснее отправиться на прогулку. Он сказал:

— Дождя сегодня больше не будет. «Не человечьими руками жемчужный, разноцветный мост из вод построен над водами!»

Раиса взглянула на него и вздохнула. Жемчужный мост показался ей пошатнувшимся, когда говорил Шпрудель.

Стоя над высоким берегом реки и мечтательно глядя в далекие поля, Шпрудель говорил Людмиле:

— Мне хочется пройти к старой мельнице, к Орлицам. Здесь везде такие просторы, так много земли. У иного русского помещика больше земли, чем у баварского короля. У Орлиц — цветущие луга, и я «пойду, волнуемый мечтами, в луга, где зеркальный поток, чтоб для тебя, между цветами, сорвать прелестнейший цветок».

— Но ведь там болото? — сказала Людмила.

— Ну что ж! — сказал Шпрудель. — Не найдем дороги, вернемся. А может быть, найдется мост, где «катятся волны внизу, повозки вверху, и любезно мастер возможность дал также и мне перейти».

— Не знаю, — отвечала Людмила. — Мы только раз туда ездили, уже давно, и я не помню дороги.

Шпрудель вздохнул, нежно пожал руку Людмиле и патетически воскликнул:

— Ах, Людмила, мой нежный друг! Если бы я не любил тебя, я любил бы одну природу! «Если б в мире вдруг людей не стало, то считал бы я живыми скалы». Но недолго мне гулять в этих прекрасных местах.

— Почему, Гейнрих? — тревожно спросила Людмила.

Неопределенные выражения сменялись на лице Шпруделя. Он отвернулся от Людмилы и говорил тихо и отрывочно: