— Солнце темное, — заявил для начала Серёжа.

Студент неопределенно хмыкнул.

— Правда, — убеждающим голосом продолжал Сережа. — На него нельзя смотреть. А если посмотришь, потом темные круги в глазах. И день темный, ничего не видно на небе. А ночь светлая. Звезды лучше чем солнце.

— А вы очень высоко не заноситесь, Сережа, — лениво остановил его студент, — меньше глупостей скажете.

Сереже была неприятна грубость студента. Но он продолжал говорить.

— Ведь вот все видят, что у вас на плече полотенце.

— Ну? — спросил студент.

И опять Сереже не понравился грубый звук этого нуканья. Он легонько вздохнул и сказал:

— Значит, все знают, что мы — купаться.

— Так, — подтвердил студент тоном человека, слушающего очевидный вздор. — Что-же из этого следует?

— А вот мы влезем в купальню. Там тесно, а мы там будем по-секрету купаться, а выплывать нельзя.

Студент вдруг оскалился, и захихикал как-то совсем странно. Сережа с удивлением посмотрел на него. У студента было опять нехорошее лицо, такое же, как вчера вечером. Сереже стало неловко и досадно, и он заговорил о другом.

— Какие глупые лошади на земле, — сказал он, глядя на покорную морду мохнатой извозчичьей лошаденки.

Извозчик, на припеке, дремал на козлах, дремала и лошадь. Сереже вспомнились мудрые животные, которых он видел во сне, те смотрели и знали, а эти…

— Право, глупые, — повторил он.

— Чем они вам не угодили? — спросил студент, все еще хихикая.

— Да как же, сильные, а глупые: таскают на себе людей.

Студент захохотал. Сережа вздрогнул от внезапного этого хохота, и тоскливо поглядел кругом. И все везде было звонко, тревожно и чуждо: дачи. яркая зелень, яркий песок на дорогах, яркие цветы в садах, нарядные дамы. И рядом с роскошью этой жизни сновали грязные босые мальчишки с жадными и робкими глазами.

В купальне, когда Сереже стало свободно и весело от холодной воды, ему опять вспомнилось, что люди стыдятся, и что нельзя выплыть на широкий простор. И он не понимал, что было в нем стыдного, когда ему здесь так легко и удобно, в этой вод, которая холодна и спокойна, и держит его в своих объятиях. Вот там, на земли, когда он наденет свой костюм, он опять станет маленький и смешной, а здесь он простой и ясный. Он быстро колотил руками и ногами по воде, взвизгивая от радости и подымая над собою облака брызгов. Буйная веселость охватила его, и в то же время нестерпимая злость на то, что тесно, и что беспрестанно чувствуются стены то под руками, то под ногами. Он стиснул зубы, пронзительно завизжал, и нырнул под стенку купальни, — вода была низкая, и ему не трудно было очутиться на открытом месте

Было светло, просторно, холодно и весело. Рядом стояла другая купальня; из неё слышались голоса и выкрикивания девочек. С радостным и громким визгом Сережа сунулся в эту купальню.

Увидя у себя мальчика, девочки — их было человек пять, и они были одни, без взрослых, — подняли крик и писк, и стали нелепо барахтаться в воде, отвертываясь от Сережи и брызжа в него водою. Одна из них, посмелее, рослая девочка, всмотрелась в Сережу, крикнула сердито и пренебрежительно:

— Совсем маленький мальчик!

И поплыла к нему, очевидно, с враждебными намерениями. Сережа поспешил спастись в свою купальню.

Молча слушал он нотации студента, и одевался, а глаза его были злые, и светились по змеиному. Грубые, неуклюжие слова студента шли мимо его, как и почти все эти праздный слова, которых он уже так много слышал. Но он думал, что студент, конечно, насплетничает дома, и опять будут бранить и смеяться, и от этого Сереже делалось тоскливо.

«Каждый день смех и стыд! — думал он. — И чем я заслужил такую жизнь?»

Дома Сереже стали доказывать неприличие его поступка, — все на него одного: и мама, и тетя Катя, папина сестра, полная дама с желтым и морщинистым лицом, и кузина Саша, тетина дочка, тонкая барышня с ровным, тягучим голосом. Сережа тупо слушал слова, и не следил за ними. Он и сам знал, что считается неприличным делать то, что он сделал, но думать об этом ему было совсем неинтересно.

Мама вздохнула, полузакрыла свои красивые черные глаза, и молвила тихо, ни к кому особенно не обращаясь:

— Какой то он нынче у нас непокойный, — и с чего это он, право, я не понимаю.

Тут мама посмотрела на студента.

— Вы бы, Константин Осипыч, — начала, она, и замялась, не зная, что сказать: построже или помягче; наконец она кончила — Как-нибудь… этак, — и сделала при этом один из тех изящных жестов, которые так не нравились Сереже.

Константин Осипович состроил понимающее лицо, и глубокомысленно заметил:

— Нервозность сильная… вообще… поколение… и конец века.

Тетя Катя сказала таким кислым и усталым голосом, как будто-бы это она больше всех обижена и Сережею, и всем прочим:

— Нынче уж и дети! Вот у Нечаевых мальчик, но это ужас что такое.

Она наклонилась к мамину уху, и зашептала. Сережа угрюмо стоял поодаль, ожидая, когда его отпустят, и думал коротенькими, злыми мыслями. Мама с удрученным видом выслушала секретный рассказ, опять вздохнула, и сказала:

— Да, дети… Столько забот… Право, уж и не знаешь, как с ними быть. Ты, Сережа, голубчик, уж ты и сам воздерживайся от всяких таких выходок. Пойми, тебе самому вредно: тебя бранят, а ты волнуешься. А тебе вредно волноваться. Да и меня пожалей, ты меня совеем расстраиваешь. И без тебя забот…

— Вот видишь, Сережа, — сказала кузина, — ты огорчаешь свою маму, а это нехорошо.

Сережа поглядел на её светлое платье с буфами, бантами, складками, и подумал, что она напрасно вмешивается, — вовсе не её дело. Она говорила еще что-то неторопливо и ровно, и тонкая губы её противно двигались. Тягучие звуки её голоса наводили на Сережу тоску и злобу, и сердце его опять замирало и томилось. Наконец он сказал, перебивая кузину на полуслове:

— Кузина Надя вышла замуж, а у тебя и в этом году нет женихов, и не будет, потому что ты уксусная.

Мама рассердилась, покраснела, и сказала:

— Сергей, тебя наказать придется.

Кузина сжала свои тонкие губы. Тетя воскликнула:

— Какой ты злой, Сережа!

— Ничего не остается, как только наказать, — усталым голосом повторяла мама.

Сережа угрюмо посмотрел на нее. Он почувствовал, что сердце его бьется чаще, а щеки бледнеют. Он думал:

«Если бы взрослым каждый день грозили наказать. Наказать!»

— А как? — спросил он.

— Что? — с удивлением переспросила мама.

— Как наказать?

— Да уж тебя не спросят, как, — гневливо заговорила мама. — Вот позову Варвару, так ты и увидишь тогда, как.

— К Варваре на расправу? — спокойно спросил опять Сережа.

Мама всплеснула руками, и нервно рассмеялась.

— Вот поговорите с ним, — звенящим от обиды голосом сказала она. — Нет, уведите его, Константин Осипович, я не могу. Идиот какой-то растет.

Сережа засмеялся таким же взвизгивающим смехом, как и мама, и выбежал из комнаты. Красная портьера неприятно задела его по коротко остриженной голове шершавой материей. Сережа подумал вдруг,