Иногда надобно умереть, чтобы вокруг убедились: ты тоже жила…

Пустые хлопоты! Ибо это и есть твоя проза – больная красотка с безупречной фигурой и жаждой отдаться тому самому настоящему, что по какой-то причине предпочитает держаться особняком и на призывы помочь только вяжет ей руки. Красивая кукла с печатью бессмертия на гладком фарфоровом лбу, а над пластмассовым сердцем – знак качества.

Когда вам говорят, что вы написали не то, что вы написали, это значит, что вы написали лишь то, что смогли.

Вот отчего было мне стыдно и страшно.

А вы что подумали? Что я мог оказаться причастным к гибели юной Долорес? За кого вы меня принимаете! Ну и что, что не позвонил? Я выбрал другой вариант – нестандартный. Не зря же я, в самом деле, мок пяткой в лифте!..

Когда я поднялся забрать свои туфли, меня осенило. Решение было простым, но изящным – как пальцами щелкнул. И я ими щелкнул: заткнул в ванне сток и отвернул до упора смесители. Напор шел такой, что соседям был обеспечен потоп. Полагаю, часа хватило им за глаза, чтобы сбежаться к незапертой двери. Это для гангрены одного часа мало, а для всего остального – хватило бы только секунды…

Пока не забыл: квартира Долорес была черно-белой: белые стены, черный ковер, полосатые занавеси, шахматный кафель. Постель им под стать: белая наволочка, черная простыня, пододеяльник в полоску. К черным трусикам – белый бюстгальтер, полотенца двух рас, разномастные тапочки, ну и т. д. Как говорится, черным по белому. Интерьер Долорес писала чернилами. И знала, что это неправильно. Слишком литературно, чтобы было честно для книги, где то и дело исчезает Литература, не наследив даже капелькой крови.

А потоп – это правильно: как-никак Долорес считала, что Эра Луретти утопла.

Я вдруг подумал, что, может, такой конец был бы лучше – для всех.

Между мною и твердью земной пролегли десять верст. Как минимум столько же разделяло книгу мою от ее нерожденного подлинника. Еще больше – Мадрид от Москвы. И чем больше их разделяло, тем меньше во мне оставалось Мадрида. Мы всегда там, где нас не поймают – извечная формула совести, которой пора и поспать.

А жену свою я люблю. Только ее и люблю на этой фальшивой планете. Я разве не говорил?

Верного друга иметь хоть и хлопотно, но в общем и целом полезно. Особенно когда ваш самолет прилетает в Москву с опозданием на три часа, а на улице слякоть, туман и всегдашнее свинство бомбил.

– Плохо врешь. Затрахался?

– Очень.

– Сочувствую. А лысый с тобой, что ль, летел?

– Только в спальном вагоне. Ты его знаешь?

– Бывший министр чего-то. Видал? «Астон Мартин» за ним прикатил.

– Смотри на дорогу.

– А чего ты с утра такой злой?

– Рассказывать лень.

– А молчать, случайно, не лень?

– Мне лень даже слушать.

– Заметно. И как ее звали?

– По-разному.

– Может, пройдешься пешком?

– Эра. Доволен?

– Красивое имя. А сама хоть красивая?

– Да.

– Чем занимается?

– Кровопусканием.

– Врач?

– Больная.

– А ты ее, значит, лечил?

– Так, что сам заразился.

– Надеюсь, в метафорическом смысле?

– В смысле заткнись и смотри на дорогу.

– Лихо закручен сюжет!

– Не сюжет, а дерьмо. Слушай, давай помолчим.

– Без проблем.

– Я тебе галстук привез. А Маринке тарелку.

– Без проблем.

– А какие проблемы?

– Никаких. Все стабильно. Мне – галстук, а Маре – тарелку.

– Хочешь сказать, повторяюсь?

– Скорее зубришь наизусть.

– Извини.

– Нет проблем.

– Мы что, уже в пробке?

– Не хами! Мы в Москве.

– Хреново у вас тут.

– Хреново.

– Зато снег настоящий.

– У нас все настоящее – пробки, снег, тоска, геморрой…

– И друзья.

– Те везде настоящие.

– Но не везде без проблем.

– И какой извлекаем отсюда урок?

Извечная присказка Германа. Терпеть ее не могу. За ней обязательно следует глубокомысленный вывод, знаменующий безжалостный приговор. А чего еще ждать от лучшего друга?

Однажды он взялся выпытывать, какой из романов моих мне самому по душе. Я честно признался: тот, который еще не писал.

– Ну и что за урок мы можем отсюда извлечь? – полюбопытствовал Герман у Германа и, пораскинув мозгами, ответил: – Ты пишешь совсем не о том, о чем хочешь читать. Оттого я тебя не читаю.

Мои книги он только просматривает – чтобы лишний раз убедиться: особо вникать в них не стоит.

– Слишком ты в них башковитый, какой-то недобрый, хромой.

– С чего вдруг хромой?

– А едва ковыляешь. Уронит кто мяч на страницу, припустить за ним ты не сможешь. Нет, серьезно: в книгах ты древний старик, причем злой. Причем злишься на то, что еще молодой. Вывод? Один из вас – это ошибка другого.

– Всякий из нас – ошибка кого-то другого.

– И какой извлекаем урок?

– Чем меньше рожаешь, тем ниже процент совершенных ошибок.

– Это вывод урода. А вот тебе правильный вывод: пиши так, чтоб хотелось прочесть самому.

– Я так и пишу. И так и читаю.