знаменитого Льва, были свидетелями царского крестоцелования в Москве. Мы видели, что на Поляновском съезде несколько статей, требуемых польскими комиссарами, было оставлено до того времени, как польские послы будут в Москве; на этом основании теперь Песочинский объявил боярам требование, чтоб после царя целовали еще крест в ненарушении мира бояре и жители порубежных мест, — получил отказ, потом требовал, чтоб в случае смерти одного из государей присяга возобновлялась его преемником, — и в этом получил отказ; требовал, чтоб позволено было королю нанимать ратных людей в Московском государстве, — отказано. «Это дело новое, — отвечали бояре, — прежде этого не повелось; великого государя люди ни в которые окрестные государства не хаживали служить, потому что они православной христианской веры греческого закона и если им ходить на службу в чужие государства, а попов русских с ними не будет и в церкви ходить не станут, то они будут помирать без покаяния». О вольном приезде на службу, пребывании и браках подданным с обеих сторон отказано. «Великий государь наш, — был ответ, — против всякого своего недруга стоит своими людьми, а по времени смотря, прибавляет и посторонних государств людей; теперь великий государь с великим государем вашим учинился в братской дружбе, и потому его царское величество велел отпустить приезжих иноземцев, заплатя им прямые заслуги. Если великому государю понадобятся ратные люди, тогда, смотря по мере, и мысль будет, а теперь принимать и держать у себя ратных людей без дела убыточно; польские и литовские люди в Московском государстве на русских женах прежде не женивались, потому что великое Российское государство православной веры, а в Польше и Литве люди разных вер и быть тому соединенью невозможно».

Первое затруднение, подававшее повод к пересылкам и жалобам, состояло в определении новых границ. В 1635 году отправлен был к королю посланник Юрий Телепнев жаловаться на польских межевых судей и на польских подданных, поселившихся на русских брянских землях. Ему дан был наказ: «Для того промыслу, чтоб литовские межевые судьи во всех местах земли развели и захваченные места все очистили по посольскому договору, послано с ним, Телепневым, соболей на 500 рублей: так он бы, смотря по тамошнему делу и разведав гораздо, кто из панов радных при короле властию сильнее, сулил и давал соболей, кому сколько пригоже». Но соболи не помогли; межевые дела не оканчивались, к неудовольствию московского государя, а тут еще новое неудовольствие — умаление титула. В феврале 1637 года отправлен был в Польшу князь Семен Шаховской домогаться наказания польским пограничным воеводам за умаление государева титула, также переговорить о межевых делах и о пленных. Относительно преступления пограничных державцев паны радные оправдывались тем, что эти державцы — люди ратные, а не палатные, писать не умеют, а титулы государевы широкие, упомнить их трудно. Московские послы возражали: «Отчего же с нашей стороны ничего подобного нет? Кто когда умалял титул королевский? Оттого, что по заключении вечного мира ко всем пограничным воеводам разосланы были образцовые листы, как писать королевский титул, и приказано писать по ним под великим страхом. А у вас что делается? Мартын Калиновский с товарищами в царском именованьи написал: вместо самодержец — державца всея Руси! Ясно, что умышленьем: не только Калиновскому с товарищами, но и всякому человеку это знать и рассудить возможно. Так королевское величество велел бы им за то учинить наказанье без пощады и тем свою государскую душу от греха освободил». Паны отвечали: «Мартын Калиновский и Лукаш Жолкевский государское именованье писали не по-пригожу, и за то они на сейме перед всей Речью Посполитою похулены, названы людьми простыми, неучеными, и это им за великое бесчестье и наказанье; покарать же таких людей за это нельзя, потому что они сделали это по незнанию, впервые, и бог за грехи не вдруг карает, милосердует, и государь ваш великий, христианский, набожный, милосердый, праведный государь, также над ними казни никакой не захочет, притом королевское величество вольного шляхтича мимо установленного нашего исконного вольного права карать не может без совета Речи Посполитой, а что ведется по московскому обычаю — кнутить, то дело несбыточное, в нашем государстве этого не повелось никогда. Оставим это дело: вперед ничего такого не будет, станем говорить о межеванье». Шаховской возражал: «Оставя такое великое начальное главное дело, просите вы другого дела, но межевое дело перед тем последнее, самое большое дело — государскую честь остерегать. Если вас, сенаторов, кто-нибудь назовет не по отечеству, то вы за себя стоять будете ли и что ему за то сделаете!» Паны отвечали: «Если кто назовет не по отечеству со злости, то за то как не стоять?» Шаховской: «Вы, паны-рада, за свое бесчестье хотите стоять, а великого государя нашего именованье пишут со злою укоризною, называют Михаилом Филаретовичем, Федором Михайловичем: и вы говорите, что их карать не доведется, какая же ваша правда?» Паны: «Карать не доведется, потому что сделано ошибкою, а не со злости, если же станут вперед так делать, то их будут карать». Наконец паны взяли требование послов на письме и сказали, что доложат о нем королю. Ответ последовал такой: «Так как ошибки в титуле сделаны были не хитростию, а по глупости, то царскому бы величеству те их бесхитростные вины отпустить по королевской просьбе, вины эти королевское величество на себя принимает, а как теперь с вами о государских именованьях утвердились, то королевское величество и мы, паны радные, велим царского величества именованье напечатать по-польски и разослать во все порубежные города, и тогда уже никакой ошибки не будет; если же объявится какая ошибка после первого ноября, то уже за нее будет каранье без пощады; а на сейме король станет говорить с нами со всеми, панами радными и послами поветовыми, какое наказанье положить тому, кто вперед сделает ошибку в царском титуле; что на сейме положат, то в конституции напишут и, напечатав, во все порубежные города разошлют».

Уладивши это дело, начали спор о границах черниговских и путивльских; тут между прочим паны сказали: «В старых летописцах написано, что великий князь Михаил черниговский, происходивший от Олгерда и подчиненный Литве, умер в Москве в заточенье». Послы отвечали: «Неправда: Михаил черниговский замучен в Орде; да и верить летописцам нечего, пишут их не с уложенья; как кто захочет, так и пишет, и летописец с летописцем не сходится, это не святых отец уложенье». Отпуская посланников, паны радные говорили: «Великий государь наш с братом своим, великим государем вашим, хочет быть в крепкой братской дружбе и любви, как есть с истинным прирожденным своим государским приятелем: ему и его детям государь наш всякого добра желает, также и вперед с ним и с его царскими детьми и потомками самому себе и потомкам своим братства, дружелюбности и соединения крепко желает, чтоб их обоих великих государств люди жили в покое и тишине, а поганские бусурманские народы, видя их дружбу и любовь, были в страхе и на христианских людей не посягали: мы, паны радные и урядники, за великого государя своего и за всю Речь Посполитую под присягою обещаем, что великий государь наш и мы, паны радные, и урядники, и вся Речь Посполитая ищем вседушно и со всяким прилежанием желаем, чтоб между государями нашими братская дружба и любовь множилась, а не умалялась, а ссоры и нелюбья с королевского величества стороны отнюдь не будет. Также и вас, царского величества посланников, просим: донесите это до его царского величества и боярам, и думным людям, братьи нашей, говорите усердно, чтоб они великого государя своего наводили на то, чтоб он с братом своим, великим государем нашим, был в братской дружбе и любви неподвижно».

В доказательство искренности этих желаний в июле 1637 года приехали в Москву польские посланники, Ян Оборский и князь Самойла Соколинский, с известием о намерении королевском вступить в брак с Цецилиею Ренатою, сестрою императора. Объявив царю об этом, посланники говорили: «К такому великому честному делу и браку радостному соблаговоли царское величество послов своих отправить и чрез это всему свету показать, что такими радостными потехами короля его милости брата своего истинно тешишься и радуешься. Когда, ваше царское величество, изволишь это сделать, то не только сердце короля его милости в братстве и любви к себе утвердишь, но и подчиненные вам народы возрадуются надеждою согласия и любви, и затем дай бог вовеки неподвижного покоя и тишины; король же, государь наш, также будет уметь показать перед всем светом свою неподвижную братскую любовь и крепкую вечную приязнь». Посланникам отвечали, что царь принимает это в любовь, и осведомились, когда свадьба; послы отвечали, что 6 сентября; на это бояре заметили, что срок мал, послу не поспеть из Москвы в Варшаву; посланники отвечали, что король срок отложит и будет ждать посла. Тогда царь велел советоваться о деле всем боярам, и посланникам был дан такой ответ: «Царское величество удивляется, что вы, посланники, приехали так поздно; теперь государю отправить посла своего к королевскому величеству вскоре некогда, потому что пришло время осеннее, дорога будет дурная, будут грязи, дожди и груды (кочки), поспешить послу никаким образом нельзя будет; хотя бы королевское величество и подождать захотел, все же послу не поспеть к королевскому веселью, а для дружбы и любви великий государь к брату своему пошлет посла для поздравленья, когда зимний путь станет».

Действительно, по зимнему пути были отправлены в Варшаву окольничий Степан Проестев и дьяк