– Поздравительные, разумеется. Но папа, скрепя сердце, ей не ответил, и открытки перестали приходить.

– Мой покойный тесть был чрезвычайно осторожен и щепетилен во всем, что касалось семейного благополучия, – важно произнес профессор. – Он не мог поставить нас под удар.

Ева заволновалась. Не дай бог, «осторожный тесть», во избежание каких-то воображаемых неприятностей, выбросил драгоценные открытки!

– Где они? – замирая от страха, что патологическая забота Эрманов о собственной безопасности уничтожила все следы неугодной родни, спросила она.

– Должно быть, среди папиных бумаг, – нерешительно произнесла Ядвига Филипповна. – Если он их не выбросил. Пойду, взгляну.

Архив покойного хранился в лакированном ящичке с деревянной ручкой и старинными накладными замками, тронутыми ржавчиной.

– В таких ящичках некоторые земские доктора носили свои инструменты, – объяснил профессор. – Это реликвия. Жена складывает туда старинные безделушки, которые дороги ее сердцу, семейную переписку и фотографии.

– После смерти папы я ничего не стала перебирать, – со слезами на глазах вымолвила она. – Не смогла. У меня и теперь руки дрожат.

Среди содержимого заветного ящичка было много разных писем и открыток, подписанных женщинами. Сверяя даты на штемпелях и фамилии, профессорша отобрала две с поблекшими видами на заснеженный Кремль.

– Вот, кажется! – обрадовалась Ядвига Филипповна. – Давние поздравления с Новым годом и Рождеством. Тогда было не принято отмечать Рождество… Как все в жизни меняется! Здесь есть обратный адрес, фамилия и инициалы.

– Вряд ли женщина еще жива, – профессор охладил энтузиазм Евы, с которым та потянулась к открыткам. – Больше четверти века пролетело.

Эрманы позволили Еве взять открытки себе.

– Если они вам помогут, мы будем счастливы, – сказали они, прощаясь. – Вы звоните, приходите, когда понадобится.

Ева благодарила, улыбалась. Она с чувством глубокого удовлетворения спрятала открытки в сумочку. И подумала: «Про скандал в «Элегии» Альбина, похоже, родителям не рассказала… как и о его трагическом продолжении».

Эксперт, зевая, давал Смирнову пояснения:

– Твоя «японская шпилька» не что иное, как китайская рукавная стрела. Где ты ее взял? Обчистил магазин восточных редкостей? Эта штуковина произведена в Китае. Видишь, на ней клеймо стоит? Возьми лупу. Работа тонкая, так не разглядишь.

Смирнов, вооружившись оптикой, уставился на стрелу. На месте, указанном экспертом, красовался выгравированный иероглиф.

– Знак дракона, – сказал эксперт.

– Чего ты все зеваешь и зеваешь? – рассердился сыщик. – Не выспался?

– Выспишься тут с вами! Я полночи в Интернете просидел, искал аналоги твоей штуковины, а вторую половину корпел над книгами. Думаешь, мне часто подобные вещички приносят? Ты первый.

– Ладно, прости. Нервы! – оправдывался Всеслав. – Расследование у меня сложное, никак не разберусь.

На самом деле его раздражало все чаще накатывающее ощущение узнавания происходящего. Вот и это крошечное клеймо он уже где-то когда-то видел. Где? Когда? И едва эксперт открыл рот, он уже знал, какие слова услышит: знак Дракона. Что это? Ясновидение прорезывается, или…

– О, черт! – не сдержался он. – Черт!

– Не ругайся, – миролюбиво произнес эксперт. – Не поможет.

Смирнов стоял посреди лаборатории со смешанным чувством растерянности и острого беспокойства, вспомнил совет Евы обратиться к восточному магу, проконсультироваться по поводу «состригания волос», «сажи» и «перьев дракона». «Хочешь, чтобы меня на смех подняли?» – возмутился тогда Всеслав.

Теперь его мнение изменилось.

– Ты не знаешь какого-нибудь мастера по восточным ритуалам и прочим китайским премудростям? – спросил он у эксперта.

Тот, на удивление, не засмеялся.

– Это ты правильно решил: надо поговорить с профессионалом. Сейчас я залезу в базу данных, найду подходящего человека. Одну минуту! Держи адрес, – засиял радостью эксперт. – Восточный маг Огулов слывет знатоком восточной философии, мифологии и всяких колдовских тонкостей. Поет мантры, очищает карму и обладает способностью открывать «третий глаз». Иди, пообщайся, может и тебе откроет!

Смирнов взял у эксперта листок с адресом и вышел из лаборатории.

На улице стояла настоящая весна: тротуары высохли на солнце, в лицо дул теплый, душистый ветер, окна домов весело блестели, девушки улыбались, шли навстречу, стуча каблучками легких сапожек.

«У меня помрачение рассудка, – думал, глядя на них, Смирнов. – Люди живут простой, обыкновенной жизнью, никуда не лезут, не сушат себе мозги… и счастливы! Неужели нельзя забыть обо всех этих