– У меня голова кружится, – пожаловалась Лика. – Я ведь сутки пролежала, уставившись в потолок… Мне очень страшно!
– Вам звонил кто-нибудь?
– Я не брала трубку. Единственный человек, с которым я заставила себя поговорить, – господин Смирнов. Мы обсудили ночь, проведенную в «Элегии»… впрочем, вы, вероятно, знаете. Этот кошмар преследует меня повсюду!
Лика заплакала. Она комкала в дрожащих руках носовой платочек и по-детски шмыгала носом.
– Какой кошмар? – осторожно спросила Ева.
Лика оглянулась, помолчала и быстро, сквозь слезы, зашептала:
– Иногда мне кажется, что я… что у меня… слишком обостренное воображение. С тех пор, как умерла мама, я не нахожу покоя! Я ни с кем не могу быть до конца откровенна, даже со Стефи я не позволяла себе… говорить обо всем. Мне повсюду мерещатся странные вещи! Когда… мы жили на таежном хуторе, мне иногда казалось… будто бы отчим, Аркадий, как-то пристально на меня смотрит. С вожделением… понимаете? А после смерти мамы эти мысли стали преследовать меня днем и ночью. Я запиралась от него в своей комнате на крючок, приставляла к двери стул… и все равно прислушивалась к каждому шороху, каждому скрипу половицы! Я… начала его опасаться и… так измучилась, что желала ему смерти. Ужасно, правда? Но я ничего не могла с собой поделать. Когда он уходил, я молилась, чтобы он не вернулся. Я корила себя, обвиняла в черствости и злобе, каялась и… снова хотела избавиться от него! И однажды… он исчез. А «перо дракона»
Ева не перебивала, давая Лике излить накопившееся смятение, замешательство и страх.
– Лес, город… какая разница для измученного ума? – продолжала та. – Аркадий пропал. Но мои мысли о мужчинах остались. Я вообразила, что Альберт Юрьевич оказывает мне знаки внимания, а он… собирается жениться на другой женщине! Меня пригласили на торжество по поводу их помолвки, а я ловлю себя на тех же ощущениях! Мало того, я вообразила, что и господин Треусов неравнодушен ко мне, что он… как-то
–
Лика вздохнула и прижала ладонь ко лбу.
– У меня здесь все путается… сплошной мрак. Я подумала, что Стелла умрет, раз она лишилась пряди волос, и она… умерла. Ее убил
Лика, погруженная в свой страх, послушно пошла за ней. Они выбрали белые гвоздики, заплатили, Ева взяла свою спутницу под руку и повела к такси. Водитель коротко посигналил.
– Я вам заплачу за простой, – пробормотала Лика, полезла за кошельком, вскрикнула, бросила сумочку на землю и пошатнулась.
– Помогите мне! – обратилась Ева к таксисту. – Женщине нехорошо, посадите ее в машину.
Пока тот возился с бледной как полотно пассажиркой, Ева подняла сумочку и уселась на заднее сиденье, рядом с Ликой.
– Нам на кладбище, – сказала она, называя, куда именно нужно ехать. – Побыстрее, пожалуйста.
Водитель кивнул, – теперь ясно, почему молодой женщине стало дурно: видно, похоронила кого-то из близких, не в себе от горя.
Лика закрыла глаза, сидела ни жива ни мертва.
– Что случилось? – прошептала Ева.
– Су… сумочка…
Ева медленно приоткрыла сумку, – ничего из ряда вон выходящего она там не увидела, – обычные женские мелочи: складной зонтик, расческа, пачка бумажных носовых платков, кошелек… а это что такое? Между кошельком и расческой затесались светлые волоски.
– Вы открывали сумочку после того, как вернулись из ресторана домой? – наклонилась она к Лике.
Та, закусив губу, качнула головой.
– Нет. Нет! Если бы я… Нет! Это… волосы Стеллы?
– Предполагаю, да, – ответила Ева. – Как они оказались в вашей сумке?
– Н-не знаю! – в голосе Лики слышалось отчаяние. – После ресторана… я бросила сумочку в прихожей и не прикасалась к ней. Я же говорю, со мной что-то не так!
– А ключи? Вы доставали из сумки ключи, чтобы открыть дверь квартиры?
– Ключи я ношу в кармане пальто.
– Простите за любопытство, Ростовцев заходил в квартиру вместе с вами?
– Он проводил меня до двери, дождался, пока я открою, и ушел. На мне был его пиджак, а мое пальто…