только это место осталось незащищенным.

Он не понимал, к чему клонит хозяин кабинета, и нервничал.

– Вам это не напоминает миф об Ахилле? – усмехнулся тот. – У каждого есть слабое место, куда можно ударить. «Ахиллесова пята»! Богиня Фетида пожелала сделать сына бессмертным и окунула его в воды Стикса. Она держала его за пятку, посему убить легендарного воина можно было, лишь попав в эту часть тела.

Серж молчал, не зная, что говорить.

– Даже боги ошибаются, – едва заметно улыбнулся седовласый господин. – Даже великие герои уязвимы. Это позволяет нам, обычным людям, примириться с нашими слабостями.

– Да…

– Кстати, священная река Стикс протекает во мраке царства мертвых, но, искупавшись в ее водах, можно обрести бессмертие. Это намек.

– М-м-м…

Серж неопределенно качнул головой. Он терялся, не находя слов для поддержания разговора. Перед глазами поплыл туман, язык отяжелел, губы не слушались.

– А еще во владениях Аида порхают боги сновидений. Одни посылают радостные сны, другие – мучительные кошмары. Есть там и боги лживых снов! Они навязывают людям заблуждения, которые ведут к гибели. – Хозяин кабинета пристально взглянул на собеседника. – Вы чем-то расстроены, мой дорогой? – Он ободряюще похлопал молодого человека по плечу. – Вас огорчает гибель Зигфрида? Или начало военных действий в Европе?

Серж почувствовал, как последняя фраза вывела его из транса. Он словно очнулся от какого-то дурмана и задал вопрос:

– Вы думаете, нам придется эвакуировать архивы?

– Я буду настаивать на уничтожении.

– Как можно?

– Нужно, милый Серж. Необходимо! Кое-кому давно не дают покоя наши бумаги. Боюсь, мой старый знакомый, барон фон Штейн, сгорает от нетерпения…

Он оборвал себя на полуслове. Его молодой собеседник напряженно размышлял над судьбой Зигфрида.

– Золото было проклято, – невпопад произнес Серж.

– Бесстрашие – вот лекарство от проклятий.

– Но Зигфрида не упрекнешь в трусости. О-о, я вспомнил! Чтобы воспользоваться силой кольца, скованного из магического золота, нужно было отречься от любви.

– Вы начитались сказок, Серж… Как ваша очаровательная Мишель? Вы женитесь?

– Мы решили отложить свадьбу до окончания войны.

– Напрасно. Взгляните на розы за окном. Срывайте их сейчас, пока дыхание зимы не погубило их красоту и свежесть…

Филофея вытащила ухватом из печи чугунок с распаренной картошкой и позвала обедать Василису с Улитой. От постоянной возни с водой ее руки потрескались, загрубели. Не верится, что когда-то они были праздными, ухоженными, гладкими, с розовым лаком на отполированных ногтях. Не верится, что вместо застиранных обносок, черных брюк, кофты и платка она когда-то носила красивую яркую одежду.

– Штаны монахиням носить не положено! – ворчали сестры.

Авксентий, бывало, заступался за молодую помощницу, корил их:

– Одежды для тела надобны, они не в силах ни очистить душу, ни запятнать ее. Пусть ходит в чем ей удобно. В ваших-то юбках несподручно грядки полоть да грибы собирать.

Сестры краснели, сердились.

– Монашество – стезя смирения, – наставлял их преподобный. – Один Господь есть судья наших дел!

Авксентий стал ей вторым отцом – мудрым, всепонимающим и всепрощающим. С его смертью она осиротела. «Он любил меня, а я его обманывала, – терзала себя Филофея. – Я так и не призналась ему в том, что меня мучает. Я лживая, грязная женщина, притворяющаяся праведницей. Бог меня покарает!»

Каждый раз, принимаясь за еду, обитательницы Камки произносили слова молитвы и поминали почившего Авксентия. Им его не хватало.

Филофея поставила на выскобленный стол квашеную капусту с клюквой, вчерашний хлеб, тарелки с картошкой. Сестрам полила растопленным салом, а себе только сольцой посыпала. На глаза набежали слезы. Преподобный не хвалил ее за излишнюю строгость к себе:

– Угнетать плоть постом следует в меру. Лишь гордыня заставляет нас усердствовать в сем деле. Не через пустой желудок придем мы в рай, а через божественный дух!

Отец тоже подкладывал Тае лучшие кусочки, покупал ей лакомства и чудесные подарки. Он баловал ее, а она отвечала ему нежной любовью.

– Что ж ты сухую картоху ешь? – заметила сестра Улита. – Гляди, с ног свалишься! Кто тогда нам, старым, поможет?

– Бог милостив, – шептала Василиса. – Скоро приберет нас.

«А как же я? – в отчаянии думала послушница. – Неужели мне придется доживать век одной в забытой всеми Камке?»

Тут же приходили ей на ум примеры отшельников, и на щеках выступала краска стыда. Значит, слаба ее вера, раз в душе живет страх!

Вспомнилась отцовская улыбка, его суровый голос, который совершенно не пугал Таю. Она была его любимицей. Он садился в глубокое мягкое кресло, дочка – на скамеечку рядом, и они беседовали о жизни, о Боге, о любви.

– Любовь – это все сказки для таких глупышек, как ты, – посмеивался отец. – Можно любить детей, любить жизнь, любить свое дело, наконец. А между мужчиной и женщиной возникает страсть, физическое влечение, инстинкт продолжения рода. И не более!

Таисия не возражала. Отец старше, умнее, опытней: раз говорит, значит, знает. А ей не пристало сомневаться. Спорить с родителями непозволительно. Отец любимую дочь плохому учить не станет.

Как же хотелось его увидеть! Уткнуться по-детски в колени, выплакать свое горе, рассказать все страшные тайны. Особенно про Ангела… Про то, как он приходит в безлунные ночи, приникает к оконному стеклу и ведет греховные речи, произносит обольстительные слова.

Раньше он являлся, едва она успевала опустить голову на подушку и сомкнуть веки, а в последнее время сон и явь перемешались. Раньше святость Авксентия охраняла ее покой, отпугивала бесов и демонов. Когда Господь забрал старца к себе, нечистая сила воспрянула, пошла в наступление. Филофея с ужасом вскакивала посреди ночи, не понимая, спит она или бодрствует. Просыпается во сне или наяву?

Лицо Ангела смутным пятном виднелось за стеклом окна, в черноте ночи; его голос доносился тихо, будто издалека, но ему невозможно было противиться. Руки и ноги послушницы наливались свинцом, язык и губы немели, и она не могла ни пошевелиться, ни крикнуть. Читая Жития святых, она находила подтверждение своему состоянию. В давние времена преподобная Евдокия сподобилась узреть ангела, при виде небесного вестника женщина была так ослеплена его сиянием и поражена чудесным видом, что уста ее молчали несколько дней.

«Так то был настоящий посланец Божий, – дрожа, думала Филофея. – А кто является мне и смущает меня?»

На этот вопрос не было ответа. Ангел говорил ей о любви, о неземном блаженстве, которое она познает в его объятиях, о свете небесного огня, который пробудит ее сердце для любовного чувства.

– Выйди ко мне… – раздавалось то ли за окном, то ли в уме потрясенной сладостным и ужасным голосом посланника Филофеи. – Выйди…

«Ты от Бога… или от сатаны? – хотела спросить она, но не могла вымолвить ни слова. – Соблазняешь