Была ли это любовь с первого взгляда? Думаю, да. А иногда я склоняюсь к мысли, что любила Его еще до нашей встречи в этом мире. Во всяком случае, первый взгляд, который я бросила на Него, уже был исполнен любви.

Мы редко виделись. То, как называли Его мои воспитательницы, резало мой слух, заставляло меня негодовать и возмущаться. Разумеется, молча. Я надолго убегала в сад – настолько будоражило меня Его присутствие, или пряталась в доме, отказываясь выходить к обеду и ужину.

Зимними вечерами к взрослым приходили гости – пожилая супружеская пара, оба врачи. Он был похож на Чехова: худощавый, в маленьких круглых очках и с бородкой клинышком; она – толстая, с круглым добродушным лицом, с косой, уложенной в узел на затылке. Компания ужинала, отведывала вишневых и смородиновых домашних наливок, яблочного вина, изготовленного моей седовласой прабабкой, а после чая усаживалась играть в карты. За игрой болтали, обсуждали последние новости и сплетни маленького городка, курили.

– Девочка растет необычайно дикая, – глядя на меня, задумчиво говорила толстая жена доктора. – Петя, она здорова?

Петей звали ее супруга, который был нашим семейным врачом – его вызывали всякий раз, как я сваливалась с простудой или желудочным отравлением. Воспитательницы мои сами обращались за медицинской помощью крайне редко: они не столько обладали крепким здоровьем, сколько умели не придавать значения недомоганиям. Пара рюмок водки с перцем, грелка, мятные капли и отдых – вот и весь перечень применяемых ими лекарств. Впрочем, весьма действенный.

– Здорова, – спокойно отвечал Петр Иванович, поглаживая бородку. – Только худа чрезмерно. Давайте ей белого вина для аппетита.

Вино мне давали исправно – высококачественный белый портвейн, который привозил из Москвы Он, Властитель моих дум.

Он был в нашем доме редким, но самым долгожданным гостем. Загодя зная о Его приезде, готовили комнату, выбивали пыль из ковровых дорожек, застилали свежие простыни, а в кухне жарились, парились и запекались разные кушанья.

Я бегала от окна к окну, замирая от тайного и страшного предчувствия – вот, откроется калитка и на крыльцо взойдет Он, стукнет в дверь… Когда же это наконец происходило, я забивалась в самый дальний угол и не смела показаться Ему на глаза.

– Куда ты подевалась? – сердито кричала одна из бабушек. – Иди, встречай!

– Несносная девчонка, – сетовала вторая. – Что с ней делать? Будто сроду людей не видывала!

– Ладно, оставьте ее в покое, – царственным жестом останавливал их Мой Повелитель. – Пусть делает что хочет.

Он едва удостаивал меня своим вниманием – неприступный, величественный.

Воспитательницы мои были старомодны, придерживались строгих правил, любили классическую литературу, музыку, игру в карты и хорошие сигареты. В доме имелись старинное немецкое пианино и гитара, плюшевые альбомы с довоенными фотографиями, множество портретов в тусклых рамках, подсвечников, вазочек, вышитых подушечек, источенных жучком дореволюционных шкафов, набитых всякой всячиной.

В деньгах мы не нуждались, по крайней мере, я не ощущала этого. Мне покупали куклы, нарядную одежду, конфеты, мороженое и прочие детские лакомства, ни в чем не отказывая. На еде тоже не экономили – часто готовили мясные блюда, жарили рыбу, пекли пироги. Принимали гостей, вино текло рекой. Сигареты курили дорогие, пользуясь длинными мундштуками из красного дерева.

Поскольку ни бабушка, ни, тем более, прабабушка нигде не работали, получали скромную пенсию, а сад и огород были запущены, источник подобного изобилия оставался для меня загадкой. Позже, повзрослев, я догадалась, откуда у нас появлялись средства для безбедного существования.

Теперь я испытываю потребность описать моих чудесных воспитательниц, которых я вспоминаю и всегда буду вспоминать с благодарностью и легкой грустью.

Прабабушка – высокая, статная, седая, с высокой прической, с крупными, но правильными чертами лица, тронутого морщинами, с прямой осанкой, одетая в длинное темное платье или юбку с кофтой, – гордилась своей принадлежностью к обедневшей старинной аристократической фамилии. Она говорила низким, хриплым от курения голосом, держалась несколько надменно с чужими и просто, ласково со своими.

Прабабушка дважды выходила замуж, овдовела и доживала свой век с дочерью и правнучкой, то есть со мной.

Бабушка моя училась музыке и вокалу, но… по некоторым обстоятельствам образование пришлось оставить до лучших времен. У нее была в молодости любовная история. Она хранила несколько писем от возлюбленного в палехской шкатулке, на самом дне. Однажды, когда никого не было дома, я достала шкатулку и прочитала письма. Они не произвели на меня никакого впечатления. Разве то, что в них выражено, похоже на мои ощущения? Может быть, то была не любовь, а тоска по несбывшемуся?

Потом я еще пару раз доставала письма и вчитывалась в короткие, торопливые строчки. Что я хотела найти в них? Наверное, посредством анализа чьих-то чувств я собиралась понять свои. Увы, напрасно! То, что испытывала я, невозможно было выразить ни вслух, ни на бумаге. В голову пришла мысль о странности, непостижимости моих неистовых порывов и того, что их питало. Я еще глубже запрятала пожиравшие меня ощущения. Ясно, что мне не с кем было поделиться своим состоянием, своими мучительными сомнениями и терзаниями.

Иногда я усаживалась на диван и перебирала старые фотографии, листала семейные альбомы – с них на меня смотрели лица людей, канувших в небытие. Они волновали меня. На фотографиях молодая и веселая бабушка обнималась с военным, они стояли на перроне у вагона пассажирского поезда. Прощались? Или встретились?

Короткое бабушкино замужество длилось семь лет, после чего ее супруг умер. Так я