– Ты невыносим! – фыркнула она. – Если бы ты искал в Абрамцево человека, который занимается колдовством…
– Нет уж, уволь! – перебил ее Смирнов. – «Темные силы» не по моей части. Я не инквизитор.
– Вот поэтому теперь я съезжу, – вспыхнула Ева. – Может, мне больше повезет.
Она записала адреса, по которым ходил Славка, и задумалась.
– Ты спросил у Ершова, где он родился и рос?
– К сожалению, дорогая, твой журналист – коренной москвич. Во всяком случае, он так сказал. Мрачная личность: возле него все мрут, как мухи. Отец, старший братик… теперь и мамаша. Уж не его ли это проделки – кладбищенская пыль, восковые фигурки и письма? Ты бы побывала у него в квартире. Сплошной иконостас! Религиозность может вывернуться таким боком, что диву даешься. Интересно, он «небесных голосов» не слышит? На учете, как психически больной, не стоит?
– А что, есть подозрения? Мне он показался немного взвинченным и обостренно самолюбивым. Это еще не патология.
Первые дни лета выдались теплыми. Густо, сочно росли травы. Крапива вымахала такая, что сплошной стеной закрывала заборы.
Ева осторожно шла по тропинке, усыпанной лепестками акации. Она извинилась перед своей ученицей и ее мужем, объяснила, что у нее в Абрамцево свои дела – они отправились в парк, а Ева решила проведать отца Гордея Руднева.
Заросший седой щетиной старик сидел на скамеечке во дворе покосившегося деревянного дома, курил самокрутку.
– Мне нужен Иван Руднев! – крикнула Ева через забор. – Это не вы будете?
– Ну, я… Входи, дочка, собак у нас нету.
Вблизи было видно, что старик не промах по части крепких напитков: обрюзгшее, испитое лицо, синие мешки под глазами, трясущиеся руки. Он казался значительно старше своих лет.
– Я занимаюсь социальным обеспечением, – сказала Ева. – Проведываю одиноких пожилых людей, выясняю их материальное положение.
– А-а… – равнодушно пробормотал старик, щурясь от едкого дыма.
– У вас есть жалобы?
– Пенсия маловата. Дом валится, а починить не на что. Он мне от матери достался, в наследство. Жена выгнала… вот я с тех пор сюда и переселился. Работал на железной дороге, ремонтником. А теперь едва перебиваюсь.
– Дети у вас есть? – спросила Ева.
– Сын. Большим человеком стал, в Москве живет. Только он мне не помогает, обиделся. И жена обиделась. Не признают они меня. Катька, неблагодарная баба, за водку меня поедом ела! – распалился старик. – Будто рабочему человеку и выпить нельзя! Забыла, как я ее, голодранку, у себя в бараке поселил, женился на ней. Потом барак снесли, нам полдома дали. А она меня выгнала!
– Почему вы свою… бывшую жену называете голодранкой?
– А кто она есть? Работала продавцом в магазине, комнатушку снимала – половину зарплаты приходилось за жилье отдавать.
– Так она не здешняя?
– Катька-то? – старик Руднев выпустил из щербатого рта облако вонючего дыма. – Знамо дело, не тутошняя! Чего бы она у чужих людей угол снимала? Приезжая она.
– Откуда?
Старик почесал затылок, сделал пару затяжек.
– Запамятовал я… То ли из Березова, то ли из Березовки. Я ее так и называл: «чурка березовая»! – он сипло засмеялся. – Пацана бирюком вырастила, он со мной, родным папашей, разговаривал свысока. Я, вишь, для них пьяница, алкаш, значит. Они меня стыдились, а как Гордей школу окончил, Катька со мной развелась. Ни ответа, ни привета с тех пор!
Он сердито дымил, а Ева обдумывала очередной вопрос.
– У вас еще родственники есть?
– Не-а, – помотал давно не стриженой головой Руднев. – Я один, как перст, остался. У Катьки сестра была старшая – померла. Племянницы есть, дочки ее: они в Волоколамске живут. К нам ни разу не приезжали, только открытки слали… на Новый год. А больше родни нету.
Подул ветер, и на траву снегом полетели лепестки отцветающих акаций.
– Вы в колдовство верите? – вдруг спросила Ева.
Старик закашлялся, долго протирал слезящиеся глаза.
– Ни в бога, ни в черта! – хрипло сказал он. – Какое еще колдовство? Тьфу! Если что померещится, у меня одно лекарство – стакан водки.
Ева не сдавалась. Не может она уехать ни с чем!
– А в молодости… слышали о колдунах, ведьмах? Жили у вас в Абрамцево бабушки, которые гадали, ворожили, от болезней заговаривали?
Руднев уставился на Еву, как на умалишенную.
