Так и самого Родзянко разве не могут в любую минуту арестовать?
И даже повесить.
И нельзя было домой уходить. И нельзя вырваться из этих комнат. И каким облегчением пришёлся переданный вызов от генерала Рузского – на телеграфный переговор из Главного Штаба.
Это замечательно! И это будет как замена поездки во Псков.
С той даже разницей, что поехав – ты станешь там гостем и даже пленником генералов. А отсюда – ты разговариваешь как глава революционного Петрограда.
На душе ещё царапины от выговора Алексеева, была потребность загладить. Да уехать от этих ужасных пунктов, от этого мерзкого совещания. Еле дождался назначенных двух часов ночи.
Уже пошёл – и вдруг подумал: а как же он поедет? По этим лихим улицам, ничем не защищённый, когда кто-то ищет его растерзать. Свои русские люди – а вот остановят посреди улицы, и не знаешь, как с ними говорить, на каком языке.
Ничего не поделаешь, ввернулся на совещание – и просил тех проходимцев дать ему какую-то охрану, именно от них, – чтоб его не арестовали по дороге. Не просто с винтовкой, а от них человек, тогда не тронут.
Да, надо признать, что вся сила неожиданно перекинулась к ним.
Дали. Какого-то горлопана, унтера. И двух матросов.
Вторую ночь подряд ехал Родзянко в Главный Штаб. Как подрядился. Сегодня – ещё позже и безлюднее.
Ехал, презирая своих сопровождающих.
Была такая морщинка: спросит Рузский, почему Родзянко до сих пор не сформировал министерства.
Но надо выше смотреть. Этот разговор – чтоб окончательно остановить войска. И всё умиротворить. И всех спасти.
Ещё раз – спасти всех.
А Государю – уже вряд ли в чём помочь.
Да теперь, когда решено, что не Родзянко будет правительство, – спасти уже, видимо, ничего нельзя иначе, как отречением.
Ах, Государь, Государь! Во многом вы виноваты сами! Сколько раз верный Председатель вас остерегал и предупреждал!
Главный Штаб – огромный, полукруглый, темный от зашторенных окон, наполненный военными людьми, офицерами, дежурными, – перестоял дни революции нейтральный и не тронутый ни той стороной, ни этой.
И в этом – всеобщее уважение к войне. Символ того, что Отечество всё перестоит, и эти сотрясения тоже.
Шёл по электрическим паркетным бесконечным изгибающим коридорам Штаба и думал: даже и
Ну что ж, будет при наследнике регентом Михаил. На Михаила Председатель имеет большое влияние.
Стояла бы Государственная Дума – устоит и Россия.
296
Встретили генерала Иванова во дворце два графа – средних лет Апраксин и старый сухой Бенкендорф, с большой надеждой и радостью.
Чем настойчивей к тебе подступают – тем важней себя надо держать, чтоб не уронить. И говорить поменьше.
Пока, минут десять, ждали приёма, ничего им генерал не выронил. А от них услышал, что гвардейцы Сводного полка и казаки конвоя собраны в обширных дворцовых подвалах, чтобы быть вызванными по тревоге в любую минуту. Но вокруг дворца, по уговору с мятежниками, образована нейтральная зона, куда не ходят с оружием ни те ни другие. А вечером была паника, что соседнее здание Лицея захватила банда неизвестных солдат и будет обстреливать дворец. Затем послали туда разведку, и выяснилось, что слух пустой, никого нет.
Оба графа, с двух сторон от Иудовича, наперебой волновались, что будет с ними и со дворцом, и с надеждой засматривали генералу в глаза. Но генерал был – главнокомандующий столичным Округом, и даже диктатор, и не мог давать им частных пояснений.
Государыня относилась всегда к генералу Иванову крайне одобрительно. Очень ласково принимала его и прошлой осенью. Через неё он иногда косвенно ходатайствовал к Государю, чего не мог прямо. Николай Иудович должен был быть ей чрезвычайно обязан – и это тем более стесняло его в нынешних сложных обстоятельствах.
Государыня приняла его в тёмно-сером платьи и в косынке сестры милосердия, лишь с ожерельем из крупных янтарных камешков в несколько петель на груди. Лицо её было измято-усталое, но вместе с тем сохраняло напористую энергичность, даже гордо-холодную свою красоту, при больших глазах.
Нецеремонийно быстро она прошла через комнату – как бы кинулась к Николаю Иудовичу, как бы готова была обнять его. Подала ему сразу обе руки, в две руки:
– Генерал! Какое счастье! Какое счастье, что вы прибыли, избавитель наш! – говорила она по-русски, почти вполне правильно, но напряжённо, как иностранцы. Была очень приветлива, но улыбка не трогала её губ. – Как мы ждали вас! А я уже боялась, что вы не доедете!
Иудович знал за собой подкупающий вид, подкупающий голос, он всем умел нравиться своим добродушием. Его всегда любили за царскими столами. К его авантажному виду да ещё из широкой груди широкий бас:
– Что вы, Ваше Величество! Как же б я не доехал? Приказ. Но были препятствия, да.
– Садитесь! – порывисто указала она ему на мягкое кресло, а сама невдали села на банкетку, как будто не нуждаясь в прислоне своей ровной высокой спины, – и за ручки банкетки держалась как за морские поручни, как всходя по кораблю, и ещё подрагивали её руки:
– Государь мне телеграфировал, что посылает войска. Много войска у вас? И конница из Новгорода? Где они собираются?
Этак быстро говорить – скоро ни о чём не останется. Николай Иудович растягивал:
– Войска изрядно, Ваше Императорское Величество. По пешей бригаде и по конной бригаде с каждого фронта. Но пока все соберутся…
Он знал, что принял воинственный вид. Только стратегические препятствия ещё могли удерживать отважного генерала от наступления.
– Когда вы в последний раз видели Государя? – ещё нетерпеливее спрашивала императрица, обгоняя сама себя.
– Да когда же?… По за ту ночь, Ваше Величество.
– Это – когда? – перебросилось нервно по её прямому выставленному лицу. На лице он разглядел теперь покраснелые места, как большие пятна нерадостного румянца.
Генерал вытягивал из глубины седеющей бороды:
– В позапрошлую ночь. Пошла жизнь больше ночами.
Она не заметила упрёка или быть его не могло:
– В каком он был настроении? Как он смотрел на события?
– В спокойном.
– Перед той ночью, позавчера, я послала ему три отчаянных телеграммы о положении. Неужели он их не получил?… Как мог не ответить? Неужели их уже тогда перехватывали?
Заслонённый завесою лопатной бороды, со лбом широким невозвышенным, генерал не спешил отвечать.
