Мало ль в его жизни было смазливых бабенок? Да пруд пруди!
Стоило ему лишь выйти на Невскую першпективу, как девчонки так и зачинали виться вокруг него змейками. Ему даже приходило на ум сравнение себя с неким индейским факиром, играющим на дуде и своею музыкой заставляющим кобру выделывать па в такт завораживающим звукам. Видел как-то таковое представление в ярмарочном балагане, и оно навсегда запало ему в память.
И чего они в нем находят? Ну не урод, положим. Даже можно сказать, красавец, хотя и не писаный. Густые русые волосы до плеч, румянец во всю щеку, серо-зеленые глаза. Стать не богатырская, в гвардию не возьмут, а и не хилый недоросток. Руками подкову согнуть может. И в фехтовальных забавах часа два простоит без одышки. Да ведь девицам не того надобно.
Краса и крепость телесная – это еще полдела. Надобно же и в деле доказать, что ты не лыком шит. Ну продержался в любовной возне молодцом полчаса-час, а что дале? Конфузия после недолгой баталии? Чтоб закончить все великой викторией, следует поболе постараться.
Защитницы тех крепостей, кои довелось брать Ивану штурмом, в конце концов, всегда вывешивали белые флаги и кричали победителю виваты. Кто этак тихонечко, едва слышно, уткнув ему в разгоряченное плечо зареванный носик, а кто и в полный голос, по-звериному рыча и царапаясь.
Однако то все был лишь зов естества, молодой плоти. Душа же молчала.
Нет, положим, раз или два его таки доставал Амур своими стрелами. Но предметы его воздыханий были столь недосягаемыми, что через месячишко-другой любовная тоска улетучивалась.
Так, например, случилось у него с Лизаветой Михайловной.
Когда стал вхож в дом Ломоносова, втрескался в профессорскую дочку по уши. Одно время даже перестал являться к Михаиле Василичу, чтобы не встречаться с «ангелом неземным» (академик же отчего- то все звал ее «кузнечиком»), за что получил немедленную взбучку от тяжелого на руку наставника: тот явился к нему в дортуар и едва ли не за шкирку отволок нерадивого помощника к месту службы. Не желая слушать никаких оправданий. Это отеческое наставление и привело Ивана в память. Он стал смотреть на Лизу другими глазами. Словно на младшую сестрицу, что ли.
Другой раз это произошло год назад.
На машкераде в доме у президента Академии, куда привел его Ломоносов, поэт встретил прелестную Маску. Сказать, что все было при ней, – значит, ничего не сказать. Это было само совершенство. Идеал женской прелести. Ожившая Венус.
Господин копиист мгновенно потерял голову. Стал столбом возле стены и принялся пожирать свою прелестницу жадным взором. К нему подходили знакомцы, пытаясь расшевелить. Приглашали на партию в фараон, на чашу вина. Перед носом томного молодого человека вились стайки красавиц, стараясь обратить на себя его внимание. А он стоял и стоял, пожирая несытым взором темные вьющиеся пряди, ниспадающие на белоснежные плечи.
Вывел его из такового полусонного состояния все тот же Михаила Васильевич.
– Что, друг Ваньша, гляжу, понравилась тебе канцлерова племянница?
Словно ушатом холодной воды окатил.
– Канцлера?
– Ну да, его сиятельства, графа Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, сенатора и кавалера. Только намедни откуда-то из провинции приехала. Это ее первый выход в свет. Хороша Маша, да не наша!
То-то и оно, что «не наша». И не будет таковой, как Иван не тужься. Все верно, надобно рубить сук по себе. Не суйся с суконным рылом в калашный ряд.
Почти тут же и забыл о Маске…
С Брюнетой, получается, у него третий случай. А ведь Бог любит троицу. Ужель и в этот раз все обернется ничем? Нет, невозможно. Никак нельзя этого допустить.
Мечты, мечты…
Протяжный заунывный вой спугнул сладкие грезы.
– Беда, барин! – ойкнул с облучка кучер. – Никак, волки настигают!
Господи, этого еще только недоставало.
Тревожно пошарил под сиденьем. К счастью, коробка с пистолетами была на месте. Равно как и пороховой припас. Поправил и шпагу. Хотя, конечно, не доведи бог, чтоб пришлось пустить ее в ход. Вряд ли он продержится Долго один против целой стаи. Пусть даже и небольшой. С серыми лучше держаться на расстоянии.
Но с чего бы волкам нападать средь бела дня? Да еще почти вплотную к людским поселениям.
До Фарафонтова монастыря оставалось верст шесть или семь. Авось и удастся уйти от погони.
– Поддай, голубчик! – крикнул Иван вознице. – Только на тебя вся надежда. И на твоих лошадок.
– Да я что ж? И лошадушки, слава богу, справные. Дивно, что даже не брыкаются и не всхрапывают. А ить волки гонят.
Точно, удивительно. Обычно лошади, учуяв серого разбойника, ведут себя не так спокойно.
Господин копиист высунулся в окошко.
Кибитка мчалась вдоль заледенелого озера. По левую руку темнел лес.
Четвероногих преследователей не прослеживалось.
Полно, да не померещился ли им с мужичком вой-то?
Ага, если бы да кабы! Вот снова заскулило, заукало.
«А-у-у-у! А-у-у-у!»
И следом… лай. Обычный, собачий. Но какой-то тихий и несмелый. Как бы сомневался зверь – брехать или нет.
Что за чертовщина?! Откуда здесь взяться собакам? Разве что свора одичавших обнаружилась.
Однако час от часу не легче. Что дикий волк, что дикая собака – один хрен.
– К лесу гонят! – встревожился мужик.
– Что-то я ничего не вижу! – нахмурился молодой человек, да и взглянул окрест по-особому…
Вот и погоня, словно из преисподней, объявилась.
Десятка два или и того больше крупных псов рыжего окраса бежали по обе стороны кибитки. Держась на расстоянии в пол собачьего прыжка. Острые морды со злобно ощеренными клыками повернуты к саням, на которых притаились испуганные люди.
Отчего ж не нападают? Каков у них план? И почему их не видно обычным зрением?
С минуту поколебавшись, Барков решил пустить в ход пистолеты. Однажды не подвели, помогут и во второй раз.
После происшествия с лесными разбойниками он немного поупражнялся в снаряжении своего огнестрельного оружия. Научился довольно быстро его перезаряжать. Но это если будет хоть малейшая возможность передышки. Здесь же, как он чуял, таковая может и не представиться.
Раскрыл окошко и прицелился в одного из псов. Хорошо бы попасть в вожака, да поди ж тут разберись, кто из них предводительствует стаей.
Громыхнул выстрел.
Ух ты, попал! Рыжая тень, не издав ни звука, повалилась в снег.
И на ее месте тут же возникла другая.
Как головы гидры, подумалось поэту.
Разрядил и второй пистолет. С тем же результатом.
Ничего, ничего. Не мытьем, так катаньем. Двумя-то все едино меньше стало. А пуль и пороху у него станет. Спасибо графу Шувалову! Ровно знал, с чем Ивану столкнуться придется.
А пожалуй, что и догадывался. С его сиятельства станется. Одним словом – Приап!
Еще два выстрела – и еще два рыжих призрака долой.
