невыносимая боль. И чем взрослее становился он сам, а его фантомы – сложнее и заковыристее, тем большие муки испытывал.

Прежде утихомиривал их все больше травяными отварами да медовой настойкой, а как более или менее в возраст вошел, так водка стала наипервейшим и незаменимым средством… Осознавал, что губит себя, что не должно так вот жить, но поделать ничего не мог.

Сунулся как-то к одному заезжему медицинскому светилу, посетившему Северную Пальмиру с намерением подзаработать на непонятной «русской душе», но француз, осмотрев Ивана, запросил за лечение такую сумму, что у бедного копииста навсегда пропала охота впредь связываться с иноземцами да и лекарями вообще…

Обратный путь от Покровской обители лежал как раз по набережной, и Иван решил, что лучшей оказии посетить пряничных дел мастера Кандыбина может в ближайшее время не представиться. А потому велел вознице притормозить возле заведения Василия Ивановича.

Сошел и осмотрелся.

В этой части В-ды находились купеческие особняки – богатые, основательные и, в отличие от большинства городских домов, сооруженные из кирпича да камня. Только высокие заборы были деревянными, с резными узорами.

Кандыбинский дом стоял как раз напротив Соборной площади.

Левый берег был значительно выше правого, и казалось, что городской кремль с Софийским собором парят в небесах, подпирая синеву небес золотыми куполами. Иван с умилением перекрестился.

– Што, красиво, милостивый государь? – осведомился кто-то рядом низким, как из бочки, басом.

Говорящий был высоким дородным мужчиной лет пятидесяти. Полное безбородое лицо украшали густые кустистые брови, из-под которых весело посверкивали хитрые карие глаза.

– Где еще на Руси вы найдете такую-то красоту? – продолжил толстяк, довольно похлопывая себя рукой по брюшку, как будто только что упрятал туда главные городские достопримечательности.

Речь его не походила на местный говорок. Была не плавной, с «оканьем», а отрывистой, с заметным и режущим ухо глухим «г». Наверное, не коренной в-жанин, решил поэт. Что сразу и подтвердилось.

– Даже в моем родном Брянске, уж насколько славный городок, такого не сыщете. Уж двадцать годков здесь живу, а никак не могу налюбоваться. Такого пейзажу, чай, и в вашем Петербурхе нет?

«Откуда он взял, что я из столицы?» – удивился Барков.

Хотя чего тут дивиться. Город-то невелик. Всякое новое лицо за версту видно.

– Василий Кандыбин, сын Иванов, – веско представился мужчина. – Владелец пекарного дела.

Сказал это так, точно был по меньшей мере камергером Ее Императорского Величества двора.

– Мои булки да пряники пол-В-ды кушает! Я их и в Москву с Ярославлем поставляю. И в самом Петербурхе лавчонку держу. На Литейном. Не случалось заходить?

– Как же, как же! – поспешил обрадовать пекаря господин копиист. – То-то я думаю, что ваше имя мне откуда-то знакомо!

Василий Иванович расплылся в самодовольной ухмылке.

– Вот и нынче. За завтраком отведал ваше изделие. Я остановился в гостинице «Лондон».

– А-а, знаю, – подтвердил Василий Иванович. – Ее мой свояк держит, Никодим Селуянов.

– Да. – Ивану как-то не пришло в голову интересовали именем своего хозяина. – Вот он-то меня и попотчевал таким знатным пряничком, что мне захотелось лично засвидетельствовать почтение тому, кто его изготовил.

– Так чего же мы на пороге стоим? – удивился Кандыбин. – Милости прошу к нашему шалашу.

Пряничник явно поскромничал, давая своим хоромам столь уничижительную характеристику. «Шалашом» здесь и не пахло. Впрочем, это в духе русского человека – намеренно приуменьшить достоинства собственного жилища, чтоб созерцающий его имел возможность польстить хозяину.

Прохаживаясь по просторным комнатам кандыбинского особняка, Иван на каждом шагу подчеркнуто громко охал и восторгался, повергая провинциала в бездну блаженства и гордости.

Хотя обилие картин, среди которых первое место занимали портреты самого Василия Ивановича и его родни, «античных» статуй, ковров, дорогой мебели и всевозможных «диковин» несколько угнетало. Ни в одном из столичных домов, куда был вхож Иван, ему не доводилось видеть такого царства вещей. Ими было заставлено буквально все пространство, почти не оставляя места для человека.

Где же здесь жить?

По всей видимости, Кандыбину таковой вопрос в голову не приходил. Спотыкаясь на каждом шагу об очередной ни к селу, ни к городу поставленный тут «антик», он водил Ивана от одной диковины к другой, словно показывая ему какую-нибудь Кунсткамеру. И для каждой вещи у него была припасена особая история.

– А вот это… а оная… – не умолкал он.

Малой в философьишке, мнишь себя великим,А о чем больше мудрствуешь, ставишься диким.Бегает тебя всяк, думает, что еретик,Что необычайные штуки делать ты обык.

Наконец добрались и до столовой.

Здесь на большом дубовом столе рядом с двухведерные медным самоваром красовались деяния рук Василия Ивановича. Пряники всевозможной формы и расцветки, среди которых почетное место занимал большущий, не иначе с аршин, крокодил, политый зеленой сахарной глазурью. Вокруг него сгрудились крокодильчики поменьше, такие, один из которых был подан поэту на завтрак.

– Жаль, што сейчас Великий пост, – сокрушался хозяин, вытирая платком обширную яйцевидную лысину. – Да и не чаял я такого дорогого и важного гостя.

Это его специфическое «г» уже начинало изрядно раздражать Ивана. Он и сам уже пару раз едва не поддался искушению передразнить собеседника, но сдержался.

– Ничего, ничего, я не голоден. Не привык есть об эту пору. Вот разве что чайку…

– А, – обрадовался Кандыбин, – это мы мигом! Эй, хто там? Быстренько вздуйте самовар!

Из каких-то закоулков выскочила худая баба и проворно захлопотала у медного пузача.

– Наливочки не желаете? – предложил Василий Иванович. – Или, может, водочки? С морозцу-то?

– Пожалуй, наливки неплохо бы, – выбрал поэт.

А сам так и поедал глазами лежащее перед ним чудо-юдо из муки и патоки.

Пряничный крокодил довольно точно повторял своего живого собрата. Все было на месте и соразмерено – и треугольная голова, оскалившаяся зубастой пастью, и гребенчатое туловище, и мощный хвост-плавник, и когтистые лапы.

– Што, нравится? – склонил голову набок пекарь, играя кустиками-бровями. – Мой шедевр!

– Прямо жуть берет, до чего ладно сделано. Будто живой. Видал я такого в зверинце графа Кирилла Григорьевича Разумовского…

Как бы невзначай упомянул громкое имя.

– Чучело, разумеется… Был живой, да издох, не вынес климата нашей славной столицы.

– Ха! – крякнул Кандыбин, оприходовав подряд две Рюмочки наливки. – А мне вот живого увидать довелось! Оттого, верно, и пряник таков вышел.

– Да ну? – подстегнул его Барков.

– Вот ей-богу! – перекрестился хозяин дома.

Дело было так.

Месяц назад, как раз на Масленицу, захотелось Василию Ивановичу потешить себя рыбником. А для знатного пирога нет ничего лучше свежей рыбки. И чтоб особенно сладкой была, то надобно оную рыбу собственными руками наловить.

В другой раз он, может быть, и плюнул бы да сходил за рыбицей той на ярмарку, но, признаться как на духу, навеселе был чуток. Как раз от свояка вернулся, а там знатно посидели.

Оделся теплехонько, взял снасти, да и айда на речку, к проруби. Так, балуется иногда этим делом, чтобы расслабиться. Зимой в полынье удит, летом – с берега или с лодки.

Пробил пешней примерзший ледок, вычерпал. Насадил наживку – кусок сырой говядины – и принялся ждать, Не клевало долгонько. Он даже продрогнуть чуток успел. Сходил домой – согреться чаркою и на опару глянуть, Отдал кое-какие распоряжения по хозяйству. И возвернулся.

Вы читаете Девичьи игрушки
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату