Вернулся Халк, и мир постепенно вновь начал принимать спокойные очертания.

Но, как оказалось, ненадолго. Лишь только мы собрались поужинать, как в кабинет ворвался топот ног и мужские голоса.

— Мистер Конрад! Мы нашли тело одной из заключенных, которая попыталась бежать и….

— Я понял. — Резко ответил Халк. — Идемте.

«Янка» — Пронеслась в голове молниеносная мысль. Но к тому времени, когда я успела хоть как-то отреагировать, мужчины, по всей видимости — патруль, во главе с Халком уже покинули кабинет.

Стало тихо.

Надежды на приятный вечер сменились тоскливой неприятной тишиной, наполненной тревожными размышлениями и надоевшим до икоты тиканьем настенных часов.

Как зачарованная, я в одиночестве сидела на балконе, на плетеном стуле, обдуваемая теплым ночным ветерком и смотрела в пустоту. Точнее не в пустоту, а внутрь себя, где одна за другой стали всплывать картинки нашей с Янкой «дружбы». По-крайней мере, я искренне верила, что это могло бы когда-нибудь стать настоящей дружбой, если бы события развернулись по-другому….

Но выбирать теперь не приходилось.

Неужели она совсем отчаялась, если решилась бежать? Неужели не вспомнила вовремя, что забор находился под напряжением? Не может такого быть, чтобы не вспомнила. Значит, действительно отчаялась. Я мало знала о том, что такое Верховный Суд, но, вероятно, это было тем, чего Янка очень хотела избежать, иначе не стала бы подвергать себя риску.

Стало очень грустно. И как-то тяжело.

Не хотелось верить, что тот, чей голос ты слышал всего пару часов назад, из человека вдруг превратился в то, что называют отстраненно и глухо — «тело». Даже если этот человек был твоим врагом. Это было опустошающее неправильно. Неверно. И как-то глупо.

И облегчения, которое логически должно было последовать за этой новостью, не пришло.

Да, Янка дважды предавала меня. И да, мы не были подругами. Иногда я злилась и не понимала ее, но никогда не желала зла. Да никому, если честно, не желала. И тем более, не такой ужасной смерти.

Все-таки, она стала первой, с кем я смогла тогда поговорить, поделиться, пообщаться, расспросить. И будучи первым поддержавшим меня человеком, она стала для меня знаковой.

Я ценила ту помощь, которую получила от нее на первых порах жизни в Тали. Тех тяжелых порах, когда я подобно слепому щенку, не знала что делать и куда податься. Янка учила меня правилам, давала советы, помогла найти работу в Поло-Гранде, в конце концов. И где-то внутри, мне всегда было жаль, что обстоятельства вынуждали нас выбирать разные пути спасения. Там, где я надеялась на чудо свыше, стараясь не поступаться собственными принципами, она хватала все, до чего могла дотянуться, используя любые подвернувшиеся методы, чтобы выкрутиться, выжить, сделать жизнь немного лучше. Даже если это были, порой, грязные методы.

Я бесцельно водила пальцем по поверхности стола, погруженная в тяжелые размышления.

Что бы я сделала, знай, что через пару часов она окажется мертва? Вмешалась бы тогда, когда она еще стояла — может и не хорошая, но живая и здоровая, в кабинете, пытаясь оправдаться за содеянное? Встала бы на ее сторону перед Халком, прося оставить ее на ранчо? И понял бы меня Халк?

Наверное, нет, не понял бы. Да и никто не понял бы.

Мне было трудно объяснить кому-либо, что неверно это — отвечать злом на зло, что всегда хотелось найти щадящий выход даже для тех, кто, по мнению других, его не заслуживал. Так уж я была устроена, что где-то внутри всегда существовало убеждение, что ответь ты на грубость добрым словом, и тебе самому легче, и другой, быть может, осечется и перестанет видеть в этом смысл, если подойти с добротой….

Но мало кто руководствовался подобной логикой. Даже мне было ясно, что это наивно и по-детски, верить, что у каждой истории должен быть счастливый конец. И все же я верила — втихаря, молча, никому не рассказывая.

Но реальность уже в который раз пыталась научить меня видеть то, что видели другие — боль, грязь, несправедливость и собственное бессилие. Иногда у меня получалось этому сопротивляться. А иногда, как теперь, нет. Ужас произошедшего с новой силой навалился на плечи — Янка умерла. Она перестала быть плохой или хорошей. Она стала просто мертвой.

Все стало как-то безразлично — запах еды, подергивания ветром краев рубашки, звучащие где-то вдалеке голоса. Я закрыла лицо руками и, сама не зная почему, заплакала.