выступает мама с профессором Сервачиньским, — маленький Генек в черном костюмчике с белым жабо под подбородком, со своей кудрявой прической уже замирает возле рояля и внимательно слушает игру. Ровесники его уже не интересуют. Ведь он тоже может сыграть как профессор Сервачиньский. Это же он написал маме Andante, переложил для скрипки сонатину Бетховена, написанную для виолончели, и несколько раз сыграл ее маме. Едва утихли аплодисменты, не успела мама ответить на слова восхищения, раздавшиеся со всех сторон, не успела предложить гостям отведать домашнего печенья и наливок, а у рояля оказался уже Юлик. Гостям разносили новый напиток, китайский чай, который считался безвредным «дамским зельем». Мужчины от этой новости сторонились. Никакого сравнения с пивом или вином. Они ведь не больны. Некоторые удивлялись: откуда появился чай в доме доктора?
— Разве потому, что это дом врача, где обязаны следить за здоровьем пациентов и гостей.
— Чай — это восточный напиток. Он нам ни к чему, — рассуждали гости.
Генек и Юлик стояли у рояля в ожидании возвращения матери. Она должна была обойти всех, показать на подносы и рюмки, поговорить с гостями, сказать каждому несколько любезных слов и поблагодарить за визит.
Но вот мама вернулась в гостиную. Между гостями разнесся слух, что будет исполнена сонатина Бетховена в обработке Генека. Не все, конечно, интересовались этим произведением, но вежливость требовала внимания.
— Говорят, что у моего Генека крупный талант, но с публичными выступлениями можно еще подождать. Вот, когда подрастет, окончит какую-либо консерваторию, тогда другое дело!
Уже с первого такта, с первого удара смычка, любители музыки заинтересовались произведением в исполнении матери и сына. Да, это был действительно Бетховен. И несомненно Генек украсил мелодию необыкновенной орнаментацией.
— Замечательно, удивительно! Откуда у ребенка берутся такие музыкальные идеи. Из него, пожалуй, выйдет второй Липиньский или Паганини!
И действительно! Генек своей орнаментацией не только не исказил произведение великого композитора, но наоборот, дал этому произведению столь виртуозно-скрипичную выразительность, что специалисты-музыканты, присутствующие на вечере, не могли прийти в себя от изумления. Феномен, гений, чудо природы, нет — просто поверить трудно, возможно что кто-то другой пишет ему эти вариации. Но откуда этот кто-то может знать исполнительские возможности маленького скрипача? Ведь его левая, да и правая рука выполняют невероятные вещи! Техника игры у этого восьмилетнего мальчика выше, чем у опытных скрипачей. Откуда? Неужели его научили этому Сервачиньский и Горнзель?
Не все могли оценить игру Генека с такой профессиональной точки зрения. Для многих уже один тот факт, что он играл хорошо, без ошибок и уверенно, стал предметом удивления — ведь это же мальчишка, черноволосый мальчишка, каких в Люблине сколько угодно! Об оценке Панофки доктор не распространялся. Не говорил он и о своем намерении отправить сына в Париж.
Гости горячо аплодировали, кричали бис, кто с искренним восхищением игрой мальчика, а кто просто из вежливости к имениннице.
— Хорошо, сыграем кое-что и на бис.
— У вас есть запись этой переработки бетховенской сонатины?
Именинница не успевала отвечать на все вопросы. Сказала только:
— Нет, это его импровизация.
— Импровизация? — в голосе спрашивающего слышится недоверие. Каким образом?
— Мне на это трудно дать ясный ответ. На пюпитре лежат ноты для виолончели, а сын на них даже не смотрит, ибо мы эту сонатину играли уже несколько раз.
— По слуху, на память? Невероятно!
— Да разве это возможно?
— Однако, слышал весь дом, все гости, — улыбнулась именинница, как бы извиняясь за это чудо.
— Будьте любезны и прослушайте сочинение, написанное Генеком в честь моего сегодняшнего торжества. Произведение исполнят Генек и Юлик…
Надеюсь, вы будете довольны игрой моих сыновей.
Гости окружили Станислава Сервачиньского, учителя Генека, надеясь услышать, что он думает об исключительных способностях своего ученика.
— Он уж такой. Бывает однако, по-разному. Иной раз играет — диву даешься, а потом остановится и ни с места. Ему надо учиться, он должен учиться, может из него выйдет второй Паганини. Кто знает? Талант — дело важное, но чтобы подняться наверх, надобно и счастье, — вздохнул учитель.
Маэстро Сервачиньский не только хвалил своего ученика, но и удивлялся и, одновременно, сомневался. От него немножко отдавало выпитой сливянкой, вишневкой и венгерским вином. Он был чрезвычайно корректен. Чем больше он выпивал, тем становился корректнее и вежливее. Хозяйка дома дала мальчикам знак начинать Andante maestoso.
Юлик несколько неуверенно сел за рояль. Генек, как будто бы не отдавая себе отчета в важности происходящего, спокойно настраивал скрипку. Он еще не знал силы общественного мнения. Ведь именины в доме Венявских на некоторое время станут темой доброжелательных, а иногда и критических разговоров среди люблинского общества.
Кивком головы он дал знак начинать. Рояль и скрипка согласно зазвучали. Первые такты — полонез, полный торжественности и величавости. Затем послышались звуки марша. Но уже играя полонез Генек применял разные приемы, с силой ударяя смычком по струнам, играл пиццикато.
В музыке переплетались отголоски тем Огиньского, Бетховена, Моцарта, крестьянской думки. Мальчики играли уверенно, с темпераментом. В третьей части — оберке, ударили вовсю. Это должно было представить музыкальное обожание, апофеоз матери. Не какой-нибудь жалобный гимн, или кантата, а именно жизнерадостный оберек, от звуков которого ноги сами начинают танцевать. В звуках инструментов горит огонь, выбиваемый коваными сапожками пар, несущихся в вихре танца.
Произведение понравилось гостям, меньше — меломанам. Гости аплодировали, требовали повторения.
Юлек и Генек раскланивались как настоящие артисты. Мама благодарила за аплодисменты. Что касается папы — тот наливал приятелям бокалы венгерского. В гостиной толпились люди — пройти негде. Дамы гладили Генека и Юлика по головам и щекам. Некоторые заглядывали в скрипку, как бы в поисках чего-то чудесного, что играло там вместо черноглазого, маленького и бледного мальчика. Ребятишки тоже обступили их, трогали пальцами клавиатуру рояля, струны скрипки. Генек защищал свой инструмент от посягательств детворы, но не избежал щипка сзади. Вечер затянулся до глубокой ночи. Темой разговоров был Генек. О нем говорили больше, чем об имениннице.
— Несомненно, у мальчика есть музыкальные способности, но он еще слишком мал. Они должны подождать с учением. Пусть подрастет и окрепнет.
Доктор думал иначе. Он решил послать Генека в Париж, даже вопреки желанию матери. Он решил осуществить это во что бы то ни стало…
Париж… Париж… Париж… Мекка тогдашней Европы, город как магнит, притягивавший многих поляков, символ и средоточие стремлений людей пера, кисти, резца скульптора, театра, музыки. Париж, город постоянно рождающихся новых идей, беспокоящих не только Европу, но весь мир. Выехать в Париж было делом не легким. Требовался паспорт.
А разрешение на выдачу его давал только сам наместник — фельдмаршал Паскевич-Эриванский. У доктора Венявского нашлись пути и тропинки, идя по которым ему удалось снабдить сына документами на выезд заграницу.
Восьмого ноября Генрик Венявский в возрасте восьми лет, вопреки уставу Парижской консерватории, был принят в число ее учеников. В консерваторию допускались дети, достигшие двенадцатилетнего возраста, Венявский же был принят как исключение. И действительно. У него был исключительный, редкий талант. Маленький, худой, черноволосый и черноокий мальчик родился гениальным скрипачем.
