переполненном зале в пользу бедных. Баронесса одолжила свой рояль. Элегия Эрнста, фантазия Арто, собственные сочинения нашего Генека глубоко взволновали слушателей. Баронесса назвала смычок Генека волшебным.
Генек написал ноктюрн…
Дорогой муж!
Наконец-то мы возвращаемся в Люблин. По дороге мы остановились в Вильно. Станислав Монюшко был к нам очень любезен. Какой милый человек, а как музыкален! Он восхищен нашим сыном. Монюшко с ним играл. Генеку он тоже понравился.
ОПЯТЬ В ВАРШАВЕ
Трактирчик мамаши Колдрасиньской находится против дворца Паца и принадлежит Колдрасиньскому, но никто иначе не говорит: Торговля у мамаши Колдрасиньской.
Несмотря на то, что на дворе октябрь, термометр опускается не ниже десяти градусов, поэтому баварское пиво производства А. Ленцкого все еще пользуется опросом. Именно в этом трактирчике удобнее всего встретиться с коллегой квартирмейстером и поговорить с ним, ведь он живет по-близости в районе улицы Медовой. Давно уже они не виделись. То есть с того времени, когда маэстро Панофка определил, что Генека нельзя не учить! Как же приятно тогда проходила беседа в ресторане Польской гостиницы на улице Длугой, вблизи Арсенала. Что-то нового скажет теперь друг-квартирмейстер?
Как бы только не опоздать. На Козьей улице движение, на Сенаторской толпы людей, на Медовой двери магазинов не закрываются. К доктору подошел посредник в лапсердаке. Он уже с первого взгляда узнал приезжего.
— Может быть вам что нибудь надо? — хитро спрашивает он.
Доктор улыбнулся. Ему этот вопрос знаком. И в Люблине часто еврейские факторы обращаются к приезжим с этими словами.
— Хаимок, мне ничего не нужно.
— О, вы меня знаете? Ну, так я, наверное, что нибудь заработаю.
— В другой раз, сегодня я занят.
— Когда и куда мне прийти? Может быть вам нужна кормилица для детей? Продается раздвижной стол и шесть кресел. А может быть вы желаете погулять? — не отстает фактор.
— В Варшаве холера, а ты хочешь гулять? Подумай, Хаим?
— Извините, пожалуйста, — что я вижу, и вы идете к мамаше Колдрасиньской? Приятного аппетита.
Доктор вошел в переполненный посетителями трактир. Столики уже с самого утра заняты, ведь недалеко суды, присутствия, рядом монастырь, где капуцины продают настойку, утоляющую все боли.
Квартирмейстер уже занял столик в глубине зала. Бывшие соратники встретились радостно. Доктор заметил, что квартирмейстер похудел и еще больше вытянулся вверх. Квартирмейстер в свою очередь пошутил:
— Лучше всего в Люблине, обрастаешь там жирком.
— Это из-за того, что постоянно сижу в кабинете. У меня мало движения — слишком много пациентов.
Высокий, худой квартирмейстер громко рассмеялся.
— Мало двигаешься, говоришь? А может я тебе напишу рецепт на движение?
— Пожалуйста, может быть действительно и придумаешь, только не настойку на травах, — смеялся доктор.
— Ничего, мы договоримся. Читал в газетах, что ваш Генек выступает у нас с концертом. Видно совет Панофки подействовал.
— Да, мальчик был в Париже и там выучился.
К столику подошла полная официантка, как раз во вкусе мужчин с седеющими волосами…
— Чем могу служить? — весело спросила она.
— А что у вас сегодня?
— У нас все найдется для любителей.
— Мы это видим, глядя на вас… — перебил квартирмейстер.
— Дайте мне сегодняшнее меню… Начнем с зубровки. На закуску два бутерброда с икрой. Только не больше, а то у нас не хватит в желудках места на зразы с кашей.
Доктор не может не улыбаться. Квартирмейстер — человек бывалый. Это видно по его движениям, жестам, по его манерам. Жалко только, что он такой худой…
На столе мигом появилась водка и икра. Официантка, как бы невзначай, зацепила квартирмейстера платьем.
— Что у вас здесь в Варшаве слышно? — спросил доктор.
— Вы лучше спросите, что делается на свете, — шепчет квартирмейстер.
— О, какие-нибудь необычайные известия? — интересуется доктор.
— Теперь все необычайно, дело идет к войне…
— Ну и что же? Нас это не касается.
— А если нас призовут под знамена?
— Кто? и зачем? В нашем возрасте?
— Ты врач, а я квартирмейстер, кто его знает, может быть понадобимся?
— Наши дела уже отзвучали, нам остались только зразы.
— Бем, Дембиньский, Мерославский могут нас позвать.
— Эх, квартирмейстер, у вас уже свои годы, как и у меня. После зубровки можем говорить трезво, критически, спокойно.
— Во Франции снова пожар… — не уступает вояка.
— Мы эти французские огни знаем… Пришлют нам песенку, новую «Варшавянку», а здесь нужны пушки, орудия, полки. Паскевич тоже знает, что делается в Париже. У него небось, тоже ушки на макушке.
— Сам Мицкевич организовал легион.
— Мицкевич большой поэт, а мы что? Маленькие люди… Мы должны считаться с действительностью: видения, химеры, мечты нам не к лицу. Необходимо считаться с тем, что есть. Николай, пожалуй, не даст съесть себя с кашей. Мы можем подождать, что из этого всего выйдет и не будем класть голову на плаху… Разве мало наших товарищей сослано в Сибирь? А скольких лишили имущества! Я — врач, меня убеждают факты!
Худой квартирмейстер замолчал. Опустил нос в тарелку. Вилкой подхватывал поджаренные зерна темной гречневой каши.
— Как они умеют поджаривать эту гречневую кашу, — буркнул он, чтобы прервать беседу на щекотливую тему.
— Дома у нас еще лучше поджаривают.