— И это называется друг? — Герберт вышел в коридор. Очень довольный собой и своим остроумием, он подмигнул двум хорошеньким розовощеким горничным-ирландкам, которые дожидались лифта, чтобы подняться выше, и через плечо большим пальцем показал на старика. — Что будешь делать с таким человеком? — сказал он. — Я ему сосватал блондиночку, а он мне не верит. Говорит, я просто трепло.

— А он и есть трепло, — хмуро подтвердил старик Джон, глядя на улыбающихся девушек. — Только и знает языком трепать. Все хвастается своими подружками, а я бьюсь об заклад, у него сроду никаких подружек не бывало. Покажи ему блондиночку, так он удерет, ровно заяц.

— Хорош друг-приятель! — с напускной горечью воззвал к девушкам Герберт. — Ладно, папаша, будь по-твоему. Только уж, когда эти блондиночки придут, вели им обождать, покуда я не вернусь. Слышишь?

— Лучше ты их сюда не приводи, — сказал Джон. Он упрямо качал седой головой, держался воинственно, вызывающе, но ясно было, на самом-то деле он развлекается вовсю. — Не желаю я, чтоб они сюда ходили — ни блондинки, ни брюнетки, ни рыжие, ни другой какой масти, — бормотал он. — А коли придут, ты их все равно не застанешь. Я им велю убираться подобру-поздорову. Я с ними и без тебя управлюсь, будь покоен.

— И это называется друг! — горько пожаловался Герберт горничным, снова ткнув через плечо большим пальцем в сторону старика. И двинулся прочь по коридору.

— Все равно не верю я тебе, — крикнул старик ему вдогонку. — Нет у тебя никаких блондинок. И сроду не было… Ты ж маменькин сынок! — с торжеством прибавил он, словно его осенила самая остроумная мысль за весь вечер. — Маменькин сынок, вот ты кто!

Герберт приостановился у двери, ведущей в главный коридор, и обернулся к старику словно бы с угрозой, но глаза его искрились весельем.

— Ах, вон как? — крикнул он.

Мгновенье он стоял и свирепо глядел на старика Джона, потом подмигнул девушкам, вышел за дверь и нажал кнопку пассажирского лифта, при котором он теперь должен был дежурить, сменив дневного лифтера.

— Этот малый просто пустомеля, — хмуро сказал Джон девушкам, которые уже вошли в грузовой лифт, и захлопнул дверь. — Все-то он болтает, вот, мол, приведу блондиночек, только я пока что ни одной не видал. Не-е! — чуть ли не с презрением бормотал он себе под нос, когда лифт пополз наверх. — Он живет в Бронксе с матерью, а погляди на него девчонка, так он напугается до смерти.

— А надо бы Герберту завести себе подружку, — деловито сказала одна горничная. — Герберт — он славный.

— Да, вроде малый неплохой, — пробурчал старик Джон.

— Он и на лицо славный, — подхватила вторая девушка.

— Ничего, сойдет, — сказал Джон и вдруг прибавил сердито: — А что это у вас нынче творится? Внизу у лифта целая гора всяких пакетов навалена.

— У миссис Джек сегодня гости, — объяснила одна горничная.

— И знаете что, Джон, поднимите все это поскорей. Может, там есть такое, что нам прямо сейчас нужно.

— Ладно, — буркнул он то ли воинственно, то ли нехотя, скрывая под этой личиной свою добрую душу. — Постараюсь. Похоже, все они нынче вечером поназвали гостей, — ворчал он. — Бывает, засидятся и до двух и до трех ночи. Можно подумать, иным людям больше и делать нечего, только и знай у них гости. Тут нужен целый полк носильщиков — все ихние пакеты перетаскать. Вон как, — бормотал он себе под нос. — А нам что с этого? Хорошо еще, коли спасибо скажут…

— Ну-у, Джон! — с упреком сказала одна из горничных. — Вы ж знаете, миссис Джек не такая. Сами знаете…

— Да она-то, пожалуй, ничего, — по-прежнему словно бы нехотя пробурчал Джон, но голос его чуть смягчился. — Были бы все такие, как она, — начал он, но вдруг снова вспомнил про того нищего и разозлился: — Уж больно она добренькая. Только выйдет за порог, всякие бродяги да попрошайки так к ней и липнут. Вчера вечером я сам видал, она и десяти шагов ступить не успела, а уж один выклянчил у ней доллар. Это ж рехнуться надо — такое терпеть. Вот я ее увижу, я ей так прямо и скажу!

Вспомнив об этом возмутительном происшествии, он даже покраснел от гнева. Лифт остановился на площадке черного хода, старик Джон отворил дверь, и горничные вышли, а он снова забормотал про себя:

— У нас тут публика чистая, не годится им такое терпеть… — И пока одна из девушек отпирала дверь черного хода, снисходительно прибавил: — Ладно, погляжу, подниму ваши припасы.

Дверь черного хода затворилась за обеими горничными, а старик Джон еще минуту-другую стоял и смотрел на нее — на тусклый слепой лист покрытого краской металла с номером квартиры на нем, — и если бы кто-нибудь в эту минуту его увидел, то, пожалуй, заметил бы в его взгляде что-то вроде нежности. Потом он захлопнул дверь лифта и поехал вниз.

Когда он спустился на цокольный этаж, швейцар Генри как раз поднимался по лестнице из подвала. Уже в форменной одежде, готовый приступить к ночному дежурству, он молча прошел мимо грузового лифта. Джон его окликнул.

— Может, там захотят доставить пакеты с парадного хода, так ты посылай сюда, ко мне, — сказал он.

Генри обернулся, без улыбки посмотрел на старика, переспросил отрывисто:

— Что?

— Я говорю, может, там станут выгружать покупки у парадного, так посылай ко мне на черный ход, — повысив голос, сердито повторил старик, не нравилось ему, что этот Генри вечно такой грубый и угрюмый.

Генри все так же молча смотрел на него, и Джон прибавил:

— У Джеков нынче гости. Просили меня поскорей все доставить наверх. Стало быть, если что еще привезут, посылай сюда.

— Чего ради? — ровным голосом, без выражения переспросил Генри, по-прежнему глядя на старика в упор.

В вопросе этом слышался дерзкий вызов и неуважение к старшим — к самому ли Джону, к управляющему домом или, может быть, к «чистой публике», что в этом доме жила, — и старик пришел в ярость. Жаркая душная волна гнева прихлынула к горлу, и он не совладал с собой.

— А потому, что так полагается, вот чего ради! — рявкнул он. — Ты что, первый день в таком месте служишь, порядков не знаешь? Не знаешь, что ли, у нас дом для чистой публики, нашим жильцам не понравится, чтоб всякие посыльные с пакетами разъезжали вместе с ними в парадном лифте.

— С чего бы это? — нарочито дерзко гнул свое Генри. — Почему это им не понравится?

— Да потому! — весь покраснев, выкрикнул старик Джон. — Коли у тебя и на это соображения не хватает, так и не служи тут, а поди наймись канавы рыть! Тебе за то деньги платят, чтоб свое дело знал! Обязан знать, коли ты в таком доме швейцаром! А коли до сих пор не выучился, так бери расчет, вот что! А на твое место другой найдется, кто получше соображает, что да как!

Генри все смотрел на него жесткими, бесчувственными, точно каменными глазами. Потом сказал холодно, ровным голосом:

— Слушай, ты поосторожнее, а то знаешь, что с тобой будет? Ты ведь не молоденький, папаша, так что лучше поостерегись. Когда-нибудь ты начнешь прямо на улице расстраиваться из-за своих жильцов, как бы им не пришлось ехать в одном лифте с посыльным, да и зазеваешься. Станешь думать, как бы им, бедненьким, не повредило, что они поднимутся в одной кабине с простым парнем. И знаешь, что тогда случится, папаша? Вот я тебе скажу. Ты так из-за этого расстроишься, что забудешь смотреть по сторонам и угодишь под колеса, понятно?

В ровном голосе этого человека звучала такая неукротимая свирепость, что на миг, на один только миг, старика бросило в дрожь. А ровный голос продолжал:

— Ты угодишь под колеса, папаша. И не под дрянную дешевенькую тележку, нет, не под грузовой «форд» и не под такси. Тебя сшибет какая-нибудь шикарная, дорогая машина. Уж никак не меньше, чем «роллс-ройс». Надеюсь, это будет машина кого-нибудь из здешних жильцов. Тебя раздавят, как червяка, но