самый крайний случай у нас подарочки есть.

Она хлопнула тяжелой ладонью по прикладу ружья, лежавшего на коленях мужа. А дальше уже молчала, прикидывая в уме работу, которую намеревалась задать семье до вечера. Что оборвать, что подвязать, а где уже, должно быть, и собрать спелые кисти. Дочь, закутанная в платок по самые глаза, лузгала семечки, Ерофей то и дело касался хворостиной широких и гладких бычьих спин.

Солнце поднималось впереди, слепило глаза. Дорога повернула направо, к Тереку. Справа бежала узкая полоска садов, за которыми начинались высокие камыши, плавающие травяные острова, плавни. Слева придвинулся лес. Ерофей цокнул, останавливая быков.

— Что там?! — всполошилась жена. — Что приспичило по дороге?! Потерпи уж до места.

— Птицы, — проронил Пустовойтов, оглядывая опушку. — Стайка поднялась, перелетела.

— Что же, что птицы? Дрозды так и должны кружиться. Птенцов на крыло подняли, скоро потянутся за нашими ягодами. То-то и надобно торопиться. Погоняй!

Она выхватила у мужа хворостину и ловко стегнула ближнего к ней быка. Арба потянулась дальше. Седоки так и продолжали молчать, пока вдруг не взвизгнула девка.

— Смотрите, мама! Кто это?!

Слева от дороги, чуть отъехав от леса, стояли пятеро конных. На всех были черные бурки, лица плотно укутаны башлыками.

— Чечены! — охнул казак. — Напоролись! Бегите, бабы! В сады, может быть, кто из станичников там с ружьем. Бегите!

Он ловко, одну за другой, скинул женщин с арбы, спрыгнул сам, разворачивая быков поперек дороги, пряча туловище за высокое колесо, прилаживая ружье поудобней.

Конные гикнули и пустили коней широким махом, разъезжаясь подальше, чтобы не стать легкой мишенью опытного станичника. Ерофей выстрелил, второй слева закачался в седле и сунулся лицом в гриву. Но Тагир с товарищем обскакали арбу с двух сторон и в две шашки исчертили кровью голову и плечи казака.

Дауд же погнался за женщинами. Старшая, поняв, что обеим им не уйти, остановилась, подхватила с земли увесистый ком и пустила в морду чеченской лошади. Та дернулась в сторону, но юноша удержал поводья и поскакал за младшей. Та бежала со всех ног, всхлипывая и причитая. Четвертый же всадник подлетел к Пустовойтовой и круговым движением шашки снес бабе голову.

Дауд догнал девушку, обхватил руками за плечи и легко, на скаку, кинул ее перед собой на седло. Завернул лошадь и уже шагом поехал назад, к Тагиру.

Тот хлопотал у раненого, уложенного на землю.

— Что с Мансуром? — крикнул Дауд.

— Плечо пробито. Ватой из бешмета заткнул, кровь остановить. Вернемся к Абдулу, там и решим. Как у тебя?

Тагир выпрямился, подошел к брату, сорвал платок с пленницы, отогнул голову вверх, грубо ухватив волосы. Черные глаза, округлившиеся почти вполлица смотрели в немом ужасе на убийцу родителей.

— Хороша, Наташа! — прищелкнул Тагир языком. — Ты не трогай ее. Отвезем ее в Эндери. Если она не просверленная, турецкие купцы из Анапы за нее много дадут. Хорошее ружье тебе купим. Повезет, еще и оденешься…

В дверь постучали. Капитан Силантьев поставил стакан на стол, шумно выдохнул и крикнул свирепо:

— Кто там еще?! Входи!

Пригнувшись, чтобы не задеть низкую притолоку, в комнату протиснулся унтер. Только у стола, где потолок был повыше, он смог выпрямиться, отдать честь и начать рапорт. Пока он докладывал, капитан оглядывал своего подчиненного: жилистое тело, обтянутое стеганым синим бешметом, поверх которого еле сходился форменный мундир, панталоны, заправленные в мягкие чувяки и прикрытые до колен ноговицами.

— Ты кто, унтер? — прервал капитан начальника караула. — Ты скажи мне, кто же ты есть?

— Старший унтер-офицер Орлов, десятой роты севастопольского мушкетерского…

Капитан утвердительно качал головой, отмечая каждое новое сообщение подчиненного.

— А почему же одет не по форме? — вопросил он, силясь открыть пошире смыкающиеся веки. — Почему приходишь к докладу не в сапогах, а в непонятной мне обуви?

Орлов, ухмыляясь в длинные густые усы, добавлявшие лет десять к его двадцати восьми, смотрел на своего командира.

— Удобней же, ваше благородие! Ей-ей, по горам здешним куда проще так бегать. И штиблеты тутошние ногу хорошо берегут. А что кафтанчик тепленький поднадел, так ночью туман опустится, холод придет. А мне до утра меж постов крутиться.

— Хорошо, — кивнул Силантьев, да так сильно, что и сам качнулся вперед и оперся о столешницу, чтобы не рухнуть со стула. — Хорошо ответил. Так и выпей со мной за… за нашу службу.

Орлов посмотрел на баклагу с вином, опустевшую уже на три четверти, на осоловелого командира и отказался.

— Благодарствую, Петр Поликарпович, но лучше я воздержусь. Утром, как Фокеич меня сменит, так я, пожалуй, смогу принять.

— Сменит тебя Фокеич, — тоненько хихикнул командир роты. — Если пробудится. Слабоват стал фельдфебель.

Не оглядываясь, он ткнул большим пальцем за спину, где на койке, развалившись, спал пьяным сном его помощник, фельдфебель Егор Фокеевич Суслов.

— Так что выпей со мной старший унтер. Сам же знаешь — в одиночестве пить…

— А лучше бы сегодня нам всем воздержаться, — заявил вдруг Орлов и наклонился вперед: — Казак-то проскакал мимо к вечеру. Говорил, что пикет у них вырезали, да у станицы мужика с бабой убили. Девчонку увезли. Смотреть, ваше благородие, надо!

— Учить меня вздумал?! — рявкнул Силантьев, пытаясь подняться на ноги, но безуспешно.

— Никак нет! — отрезал Орлов и тут же сунулся вперед, поддержал под локоть начавшего заваливаться капитана.

— То-то же! — погрозил ему командир пальцем. — Что казаков побили, не удивляет. В службе станичники не исправны.

— Это донские, пришедшие, пока непривычны. А линейные сами вроде чеченов.

— Ну побили их. Сколько там было? Трое? Пятеро? Нас же здесь целая рота. Это же какую партию нужно собрать, чтобы на такое дело решиться. Так что, коли не хочешь командира поздравить, Орлов, дело твое. Построй людей, сделай расчет на случай тревоги да распусти по казармам.

— Караулы бы, Петр Поликарпович, увеличить.

— Ты смотри у меня, старший унтер! — Силантьев погрозил подчиненному пальцем. — Ты никак решил за капитана ротой командовать. Нечего трезвых людей на ночном холоду держать. А если что случится, успеем. Иди, Орлов, иди. У тебя своя забота, у нас с Фокеичем своя. Ты же знаешь, Орлов, что мне орден новый пришел. Вот — Святой Анны третьей степени с бантом!

— Так точно, — улыбнулся Орлов. — С чем ваше благородие и поздравляем всей ротой. Утром же, как сменимся, так и от всей души приобщимся. Пока же извиняйте, Петр Поликарпович. Дело такое — где стаканчик, там два, а то и три. Лучше вовсе не начинать.

— Смотри, Орлов! А то ведь подумаешь вдруг начать, а оно к тому времени и закончится. Ладно, унтер, иди, собирай роту…

Укрепление, где размещалась рота капитана Силантьева, построили пять лет назад. Небольшую прогалину на левом берегу Терека обнесли невысоким валом с двумя проходами, защищенными деревянными воротами. Вал укреплен был еще плетнем, поросшим терновником, и опоясан рвом, мелким и узким. Внутри вала поставили несколько деревянных строений — казармы, два блокгауза, пороховой склад, нужный сарай. Чуть на отшибе сбили домик для офицеров; поначалу в роте их было трое, да одного поручика ранили и отправили во Владикавказ. Кроме командира, остался совсем молодой Дмитриев, недавно прибывший в полк и еще красневший, отдавая каждое приказание. Впрочем, приказывать ему доводилось