Новицкий едва успел раскрыть рот, как разом рявкнула дюжина полупудовых пушек. Ни одна не промахнулась по заранее рассчитанной цели, и ни один заряд, ни одна картечина, ни один осколок гранаты не миновал человеческого и конского мяса…

Когда дым рассеялся, Новицкий всмотрелся и на секунду зажмурился. Десятки и десятки мертвых, раненых лежали вокруг орудия, ставшего приманкой в хитроумном и жестоком замысле русских. Оставшиеся в живых стояли, остолбеневшие, и только спустя несколько минут кинулись — не бежать, а поднимать сраженных прилетевшими из-за Сунжи чугуном и свинцом. И тут Грозная ударила снова.

Новицкий схватился за уши, боясь, что голова разорвется, лопнет от невыносимого грохота. Что же творилось на той стороне, он боялся и разглядеть. Он обернулся.

Ермолов запрыгнул на ближайшую пушку, которую уже банили два здоровенных солдата. Стоял, вытянув шею, стараясь заглянуть за реку, подбоченился, притоптывал и, довольный, смеялся…

Две небольшие партии всадников, человек по десять-одиннадцать в каждой, подъехали с двух сторон к небольшой прогалине. Двое первых спешились и вышли на открытое место. Перебросившись несколькими словами, они обернулись, каждый к своим, и показали условный знак.

Еще двое, очевидно предводители, выехали на середину. Разведчики встретили их, приняли лошадей, подождали, пока начальники сойдут на траву, и раскатали перед ними два старых тонких ковра. Один достал из хурджина позолоченное блюдо, другой пару чуреков. Главари сели, скрестив ноги, и отломили по куску от одной и той же лепешки.

— Куда пойдет Бей-Булат? — спросил первый, плотный, широкоплечий, рябой.

Второй был заметно выше и, даже когда сидел, смотрелся стройнее; мог бы казаться почти красивым, если бы не портил его красный шрам, перечеркнувший лоб до левой глазницы. Но и он излучал ту же уверенную силу большого, хищного зверя.

— Это не наша война. Нур-Магомет умер.

— Аллах милосерден. Зачем ему нужен джигит без обеих ног.

Оба закрыли глаза и помолчали.

— Я ухожу, — промолвил Бей-Булат. — Десять моих людей остались около пушки. Сколько же ты потерял там, Абдул-бек?

— В два раза больше.

— Тоже уходишь?

— Нет, я остаюсь.

Снова повисла пауза. Только сверху долетал хриплый крик парящего коршуна.

— Ты будешь штурмовать русскую крепость?

— Я был там ночью перед тем, как русские заманили нас этой пушкой.

— Мы все попались в ловушку, словно стая щенят, что впервые видят добычу.

— Тот, кто выживет, становится волком. Я видел крепость снаружи и изнутри. Я слышал Ярмул-пашу. Я не хочу понапрасну терять людей у ее стен. Но я не могу оставить своих людей без добычи. Они спросят — зачем я повел их через снежные перевалы? Если уж мы перевалили горы, не надо возвращаться пустым.

— Ты хочешь пройти за Терек?

— Я взял проводниками чеченцев. Они покажут, чем можно поживиться у русских. Ты пойдешь со мной, Бей-Булат?

Высокий белад не отводил взгляда от собеседника, но думал о чем-то своем, скрытом.

— Я пойду рядом.

Абдул-бек медленно наклонил голову в знак согласия. И оба они отломили еще по куску лепешки…

Камыши раздвинулись, не зашуршав, и даже вода не всхлипнула, когда один за другим трое нагих людей, осторожно расталкивая упругие стебли, вышли к берегу. Каждый нес два мохнатых мешка-бурдюка. В одном спасали от воды оружие и одежду, другой, туго надутый, служил пловцу поплавком, помогая ему на струе.

Короткими ножичками разведчики взрезали бурдюки, оделись, опоясались кинжалами. Еще минута, и горцы скользнули по траве, ушли, пропали, словно и не появлялись здесь вовсе. Луна и звезды прятались в эту ночь за тучами, темно было на обеих сторонах Терека…

Пятеро казаков коротали ночь, разлегшись у костерка. Шестой стоял на вышке-треноге, тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь движущееся в черноте южной августовской ночи. Наряженные в пикет, как и все на реке, знали о побоище, что учинил Ермолов чеченцам, и были твердо уверены, что до зимы, пока обмелевший Терек не схватится крепким льдом, набегов чеченцев можно не ожидать. Об этом и говорил молодым караульным старший, потягивая из баклажки захваченный из дома чихирь.

— Он, брат Назар, не стойкий. Приступит с криком и свистом, аж внутри все трясется. Побежишь — смерть твоя. Станешь на месте — он устрашится. Это же как со зверем… Стой! — перебил он себя и вскочил на ноги, держа наперевес заряженное ружье. — Кто?!

Вместо ответа из темноты вылетело три языка пламени. Старший и еще двое рухнули наземь. Оставшиеся схватились за шашки, но слишком неравны были силы. Шестой, стоявший на вышке, выстрелил вниз, не попал, стал перезаряжать, загоняя в дуло заряд дрожащими от страха и гнева руками. Но пока он возился, один из нападавших, ловкий, сильный и гибкий, вскарабкался по треноге и зарезал дежурного.

— Хорошо, Дауд! — похвалил его другой горец, когда тот спустился на землю; он был очень похож на Дауда, каким тот может стать лет через десять-пятнадцать. — Теперь к реке, дашь сигнал Абдул-беку.

Дауд схватил горящую ветку и поспешил к берегу, загораживая огонь от ветра полой черкески. Брат его обошел кругом костра, подпихивая носком тела казаков. Все были недвижны, только старший двинулся и простонал. Горец присел, взял его за волосы, повернул голову, пригляделся:

— Хорошо отдыхал, Иван! Теперь поспи долго!

Двумя ударами кинжала отсек казаку голову и отшвырнул в сторону.

Между тем Дауд подбежал к воде, оглянулся, поднял горящую ветку, несколько раз повел справа налево, потом качнул факел вверх-вниз. На той стороне тоже замаячил огонь, прочертил ночной воздух крест-накрест, исчез. Дауд тоже опустил ветку, и та, зашипев, потухла. Юноша присел на корточки и приготовился ждать.

Всего через полчаса на берег выехали первые конные. Дауд вскочил, подбежал к Абдулу, безошибочно узнав белада по цвету бурки.

— Что нашумели? — недовольно спросил бек.

— Сначала били через чехлы, потом неудобно. Человек наверху был, сразу и не достать.

— Его и нужно было первой пулей, чтобы вдруг знак своим не подал.

Дауд молчал, наклонив виновато голову.

— Ну да по одному выстрелу все равно никто до утра не тронется. А мы тогда уже далеко будем. Зови Тагира, берите коней, собирайте ружья. Быстрее…

Утром из станицы Шадринской выехала двухколесная арба, запряженная парой быков, и медленно, переваливаясь на ухабах, потащилась пыльной дорогой вдоль садов, виноградников. В арбе сидели казак Ерофей Пустовойтов, жена его и дочка.

Караульный отворил им ворота, отодвинул в сторону высокий плетень, заросший колючими стеблями, и пустил следом веское слово:

— Дождался бы разъездов, Ерофей, право! Два еще не вернулись.

Пустовойтов отмахнулся, не оглядываясь. Жена его тоже крикнула через плечо:

— Пока их ждешь, вся лоза высохнет. Отсыпаются небось после ночи. Чихиря-то надувшись. А на