размеренно, четко, не повышая голоса и не сбиваясь:

— Получив ваш приказ — двинуться на выручку транспорту, вышел из крепости с батальоном Троицкого полка и артиллерийской ротой. Через два часа заметил толпы чеченцев по обе стороны Сунжи, общим количеством до пяти тысяч.

— Что?! — Ермолов побагровел, но мгновенно справился с гневом. — Давай, Алексей Александрович, спустимся в мою хату, да расскажешь все по порядку.

Он легко спрыгнул вниз и пошел кругом помоста. Вельяминов и Овчинников двинулись следом. Полковник оглянулся на ходу и поманил за собой Новицкого.

То, что Сергей принял сначала за помост, оказалось крышей землянки. Неглубокой, неширокой, но хорошо оборудованной. Вниз вели хорошо набитые ступени, сплоченная дверь легко ходила на колышках и прилегала к косяку без заметных щелей; пол был настелен из досок, пускай и неструганых, и стены же укреплены подобными досками. Ермолов заметно гордился своим жилищем. Он прошел вперед и сел на стул и торце деревянного же стола. Вельяминов сел рядом, Овчинников и Новицкий остались стоять. Но хозяин показал штабс-капитану на оставшийся незанятым стул, а Сергею, чуть поколебавшись, на свою походную койку, застеленную шинелью.

Вельяминов, не дожидаясь вопроса, продолжил с того места, на котором его перебили:

— До пяти тысяч. Примерно половина уже была на другой стороне и приступала к транспорту штабс- капитана Овчинникова. Другие спешно переправлялись им в помощь. Только увидев сражение, я дал два предупредительных пушечных выстрела, поставил батальон в каре и с барабанным боем двинулся на неприятеля. Чеченцы, увидев нас, развернулись, оставив вагенбург, и начали приступать конными и пешими ордами. Я приказал людям стать, взять ружья к ноге и выдвинул вперед артиллерию. Не желая ни штыкового боя, ни перестрелки, встретил нападавших гранатами и картечью.

Ермолов улыбнулся довольно. Он очевидно был рад жесткой распорядительности главного своего помощника.

— Несколько раз они приступали отчаянно, но картечь с пятидесяти сажен убеждает и остужает куда лучше, чем слово. Потом им уже стало трудно пробиваться через трупы своих же соратников. И в этот момент штабс-капитан вывел егерей из укрепления и ударил им с тыла. Противник побежал к переправе и ушел за реку.

— А что же на воде не топил?

Вельяминов выдержал паузу. Крошечную, но Новицкий ее заметил.

— С той стороны аул населен верными нам жителями. Стрелять по переправе — непременно нанести вред селению. Зачем же нам превращать мирных в немирных?

— Какие они мирные? Пропустили хищников к броду! — Ермолов бросил оба кулака на столешницу, мало не разлетевшуюся от двойного удара. — Совсем обнаглели! Мало им ночи, так и днем кидаются. Конвой уже не одни только казаки, а егеря. И то не боятся!

Вельяминов подождал, пока командующий замолчит, и спокойно продолжил:

— Действия штабс-капитана Овчинникова мне представляются в высшей степени разумными и достойными кавказского офицера.

— Крестов у меня нет, — буркнул Ермолов. — Радуйся, что и деревянный не заслужил.

— Что же касается чеченцев, надо бы выслушать господина Новицкого, которому, кажется, есть что сообщить. Штабс-капитан тем временем может вернуться к роте.

— Иди, — кивнул Овчинникову главнокомандующий. — Распоряжайся. На Анну можешь рассчитывать… Что же ты нам скажешь, Новицкий? Не вскакивай, голову расшибешь.

— Это вам здесь, Алексей Петрович, тесно, — полуфамильярно, полупочтительно заметил Сергей. — А мне так вполне свободно.

Ермолов схватил взглядом сухую, невысокую фигуру Новицкого и усмехнулся:

— Гусару везде свободно. Ну говори, что знаешь.

Сергей быстро и четко пересказал сведения, полученные от Атарщикова во время осады.

— Он убежден, что среди чеченцев видел пришельцев из Дагестана. Не просто одиночных воинов, а беладов, беков, то есть людей, наделенных властью. Каждый может привести сотню и далее больше. Из этого следует заключить, что нападение на транспорт не простая разбойная вылазка, а возможное начало серьезных действий. Совместных действий горских народов.

— Следует заключить… — протянул Ермолов. — Кому следует, господин ротмистр?

Новицкий вытянулся, забыв на секунду, что он в штатском, а не в мундире.

— Заключать будем мы с начальником штаба. А твое дело лишь сообщить. Дагестанцы, говоришь? Над этим надо подумать. Спасибо, можешь идти…

Как ни гордился Ермолов своим жилищем, воздух в землянке был нехороший: сырой и спертый. Поднявшись наверх, Сергей вздохнул полной грудью и пошел к коновязи, забрать своего серого. Но его окликнули на половине пути. Он обернулся и смотрел с недоумением на подходившего к нему рослого и полного человека в черкеске, что едва умудрялась охватить жирную грудь.

— Не узнаете, Новицкий? Я — Бранский. Служили в одном полку. Помните дуэльную историю в Красном?

Сергей вглядывался и едва узнавал в обрюзгшем, красном лице черты прежнего Преображенского офицера; ладного, ухоженного, довольного собой, своей жизнью, своим окружением. Прошло чуть больше десяти лет с того вечера, когда они виделись последний раз, когда подавший в отставку Бранский устраивал прощальную вечеринку гвардейцам. Одиннадцать… даже двенадцать, быстро подсчитал он в уме, но для графа, если судить по его внешности, они обернулись не меньше чем четвертью века.

— Здравствуйте! — Новицкий взял предложенную ему руку. — Прошу прощения, что не признал сразу.

Теперь он вспомнил, что Бранский тоже ехал с той же оказией, тоже сидел в вагенбурге, отстреливаясь от приступавших чеченцев. Он помнил эту фигуру, этот громкий и властный голос, неприятно резавший уши, но ничего знакомого не приметил до последней минуты, до теперешнего момента.

— Время, время, Новицкий! Вас тоже оно задело, хотя и несколько легче. Служите?

— Да, в канцелярии главнокомандующего, — неохотно признался Сергей, будто бы заранее знал, что за этим последует.

— О! Высоко залетели! А я предлагал свои услуги Рыхлевскому, но — безуспешно. Пристроился по части заведовать провиантом.

Сергей сразу вспомнил подгнившие, позеленевшие сухари, которые доставали из ранцев егеря штабс-капитана Овчинникова, но промолчал. Бранский между тем фамильярно взял его под руку, повел в сторону и заговорил, пригибаясь к уху:

— Подскажите Андрею Ивановичу, что еще один бывший гвардеец просится к нему под руку. Мы же, однополчане, должны держаться друг друга.

Сергей попытался высвободиться, но граф держал его крепко, с недюжинной силой, и настырно говорил, говорил, словно вколачивая в мозг свои просьбы:

— …Что же за дело для дворянина, хорошей фамилии, считать свиней и баранов, пригнанных на убой?

Сергей все-таки выдернул руку и отодвинулся:

— Позвольте спросить, граф, какое же дело вы видите для себя предпочтительным?

Бранский остановился, наморщил нечистый лоб, поводил зрачками и вдруг расхохотался:

— А никакое! Знаете, Новицкий, так-таки и никакое! Но неужели здесь, в этой глуши, не отыщется приличного места для графа Бранского? Мне же, голубчик, надо жизнь заново начинать. Родитель мой скончался скоропостижно, подмосковное ушло за его долги, петербургский дом уже за мои собственные. Осталось кое-что в губерниях Владимирской да Орловской, но прилично на эти деньги в столицах жить невозможно. Хоронить же себя в лесах, кажется, еще рановато. Вот и решил переправиться за Кавказ.

— Зачем? — сухо спросил Новицкий.

— Зачем? Странный вы задаете вопрос. Зачем? Да матем же, зачем и все прочие, — должности, чины, ордена, деньги. Слышали, Мадатов, наш преображенец, тот, что ляжку мне прострелил из-за сущего пустяка? Князь! Генерал-майор! Наместник главнокомандующего в трех Закавказских ханствах! Везет же