к цели.

— Да. Я никогда раньше не думала, что могу встретить такого человека прямо здесь, в Петербурге.

— Отчего же? Разве в столице мало военных?

— Подобных я не встречала. Одни думают только о балах, пирушках и женщинах. Другие — усиленно показывают, что как раз об этих предметах они не помышляют. Первые грубы и понятны, как животные на конюшне или в коровнике. Вторые — пересушены и ломки, как лист, забытый в страницах книги. И вдруг я вижу человека совершенно естественного.

— Насколько мне известно, Мадатов не чурается ни пирушек, ни женщин. А место балов ему замещает служба.

— Но это же и чудесно. Мужчина занимается своим делом. Он и должен быть увлечен неким занятием, что, простите за каламбур, занимает всю его жизнь. Думать не о чинах и наградах, но…

— Замечу, что чины и ордена князя отнюдь не минуют.

— Вы завидуете ему?

Сергей поразмыслил и решил, что скрываться и лгать ему, право, бессмысленно.

— Иногда — да. Порой — весьма даже сильно. Я сам не из робких, гусарская служба таких не терпит, и встречал среди товарищей людей бесшабашных. Но Мадатов даже среди александрийцев стоял как-то особняком. Не случалось мне еще видеть другого офицера, у которого храбрость была бы так естественна, так органична. Он отважен не потому, что занимается делом, для которого требуется подобное качество. Храбрость — свойство его натуры. Наблюдая его в деле, я спрашивал иногда, только себя, не его: а представляет ли он, что его могут ранить, убить, искалечить?

Он говорил медленно, с паузами, словно рассуждая с самим собой. Но Софья Александровна слушала жадно, не перебивая его монолог ни словом, ни жестом. Только когда Новицкий сделал чересчур уж длинную паузу, она попыталась подтолкнуть его дальше.

— И что ж вы решили?

— Решил, что, наверное, нет. Что он и себе кажется вполне неуязвимым и даже бессмертным. И вы знаете: он и других заражает таким ощущением. Я видел, как идут за ним наши гусары. На пехотные каре, на батареи, на полчища неприятельской конницы — отчаянно, самозабвенно, с улыбкой!

— Теперь вы, надеюсь, можете понять и меня. Если уж он забирает души сильных мужчин, что говорить о женщинах.

Сергей подумал, что, пожалуй, чересчур увлекся и раскрылся неосторожно. Следовало отступить на позиции более укрепленные.

— Моя душа осталась при мне. Вашей же вы вольны распоряжаться сами.

— Ах! Как вам не хватает этой его горячности! Вы холодны, Сергей Александрович, я уже говорила вам. Вы слишком закрыты, вы чересчур рассудительны.

— Человек не может быть рассудителен чересчур. Рассудок дан ему Создателем на пользу, а не во вред.

— Отчего же женщин лишили этого свойства?

Сергей рассмеялся, невольно и от души.

— Что я сказала неловкого?

— Вы считаете, что женщины лишены рассудка? А мне кажется, что именно этим орудием здравого смысла они награждены более, чем мужчины.

Муханова смешалась:

— Вы упрекаете меня? Вы уверены, что я рассчитала свои шаги. Выбирала между…

— Генерал-майором и ротмистром, — спокойно закончил за нее Новицкий.

— Нет! Уверяю вас! Тут проскочило вдруг внезапное чувство, сильнее разума, быстрее случайного взгляда. Я увидела его, я потянулась к нему, я ощутила движение встречное…

— Я бы только не хотел интимных подробностей.

Повисла долгая, неловкая пауза.

— Вы сказали, Сергей Александрович, что он… не чурается женщин. Вы имели в виду что-то определенное?

— Он не женат, если вас интересует именно это. И, насколько мне известно, серьезных привязанностей за ним не водилось. Что же касается остального…

— Можете не продолжать. Мужчине в его возрасте и положении даже не к лицу оставаться мальчиком. Мы же не герои романа английского или же там швейцарского.

— В самом деле, зачем нам чужие книги, когда мы можем прямо на ходу сочинять свою собственную.

— Вы сочиняете?

— Предпочитаю читать сочиненную вами.

Все-таки он заставил ее улыбнуться.

— Я-то вдруг подумала, что вы втайне, ночными часами водите гусиным перышком по листам.

— Нет, нет, и еще раз нет. Если и порчу бумагу, только лишь явно и одними служебными донесениями. Как раз перед нашей встречей закончил очередное. Рыхлевский уже в Тифлисе, а я подбиваю здесь оставшиеся дела. Кстати, вы едете с князем?

Вопрос был задан прямо, и она ответила честно:

— Еду. Но только не сразу. Мы решили, что он должен устроиться, а потом вернется за мной.

— А как же ваши дела… дворцовые?

— Вы знаете, дорогой мой, а с ним я забываю о них. С ним мне спокойно, не страшно более ни за себя, ни за него. Вы совершенно верно заметили, что этот человек заражает своей храбростью, своим прямодушием. Признаюсь вам откровенно: был в наших отношениях такой момент, когда я… могла бы ответить вам «да». И свое слово обратно не забрала. Но — всегда, каждый день, час, минуту — укоряла себя, что испорчу вам жизнь, карьеру. С Мадатовым я сильнее любых обстоятельств.

Новицкий подумал, что лсенщинам иногда совсем не к лицу быть откровенными. Но высказать это вслух не решился и попытался перевести разговор на проблемы вполне житейские:

— Насколько мне известно, князь не может оставаться в Тифлисе. Он назначен воинским начальником в Карабахское ханство. Там он родился и жил до приезда в Россию. Страна далекая, горная и пока что не мирная.

— Вы намерены меня напугать?

— Нисколько, — отрубил резко Новицкий и подумал, что впредь следует быть еще осторожнее: любое его замечание теперь могут истолковать невероятнейшим образом. — Вы и раньше казались мне не из робких. Теперь же еще более заражены славным качеством от будущего супруга. Я только хочу предупредить вас. Здесь о кавказской жизни имеют представления… не имеют представления никакого. Как, впрочем, я сам. Одно могу сказать вам наверное: при всех моих известных вам чувствах, хорошо, что еду туда один.

— Рады, что не взяли лишней обузы?

— Можно сказать и так. Притом что я все-таки останусь в Тифлисе. Князь уедет в Шушу. Маленький азиатский город, где вряд ли найдутся развлечения, привычные женщине европейской.

— Я поеду не развлекаться.

— Тем более не за этим посылают туда Мадатова. На него возлагают большие надежды. Учитывая его храбрость, распорядительность, владение языками и знание местных обычаев. Но ему придется управлять туземцами, а потому самому быть человеком вполне туземным.

— Но мне же не придется носить эту страшную вуаль до самых колен!

Новицкий с удовольствием еще раз отметил, что, беседуя с Софьей Александровной, ему не приходится тратить лишние слова или фразы.

— Никто не ожидает от вас, что вы будете надевать паранджу или запираться на половине для женщин. Я видел мусульманские порядки в Турции. Но никому не понравится, если женщина, по европейскому обычаю, попробует управлять своим мужем на глазах его подчиненных и подданных.

— Вы думаете, я так глупа?

— Я опасаюсь, что в замужестве вы вдруг почувствуете себя много умнее. Хотя бы собственного