— Десять лет. От подпрапорщика в Преображенском до капитана седьмого егерского. Но воевал меньше двух.

— Три ордена и золотое оружие за неполных два года? Ты быстро бежал, мой мальчик! Ты не обижаешься, что я называю тебя по-прежнему?

Генерал-майор князь Мадатов, кавалер многих орденов, подался вперед и склонил голову:

— Я помню себя мальчишкой, который случайно попал в ваш дом. И я хорошо знаю, кому обязан своей судьбой.

— Ты обязан еще своему дяде. Кстати, как здоровье уважаемого Джимшида?

— Он писал, что болеет, но надеюсь, что успею его застать.

— Я надеюсь, что он встретит тебя, твердо став на обе ноги, и увидит своего племянника в генеральском мундире. Красивую одежду носят кавалеристы. И эти ордена словно предназначены для серебряных галунов и шнуров.

— Первый кавалерийский орден был крест Святого Георгия. Лучший орден для военного человека. Такой же белый, только вставлялся в петлицу. Я получил его за Чаушкиой. Тогда мы разбили большой отряд турок, а мой эскадрон захватил обе пушки. Представление командир полка сделал сразу, но ответа из штаба не было. А я успел сделать одну большую ошибку[29] и думал, что теперь полковник отзовет все бумаги. И тогда решился на славное дело. С двумя эскадронами, это сотни три с половиной, сбил под Батином албанскую конницу. Мухтар-паша, сын властителя Янины, вел тысяч пять в обход нашей позиции. Мы рубили их, пока не пристали кони. И через неделю пришел Георгий за пушки и — указ о производстве в майоры. Еще раз за турок я получил следующий чин — подполковника.

Лазарев позвонил еще раз. Тот же юноша принес другое блюдо с виноградом, персиками и снова наполнил бокалы.

— Ты хорошо сражался на юге. Я знаю, что тебе пришлось заниматься другими делами. Манук Мирзоян писал мне…

Валериан поднял руку:

— Не будем об этом, Минас Лазаревич. Я выполнял что мне поручали, но души моей в этом не было. Люблю открытую схватку, конную атаку, когда поют трубы, гремят литавры и тысячи копыт стучат по земле. А долгие разговоры и кинжал в рукаве — не для меня.

— Хорошо, тогда расскажи мне, где дрались твои гусары.

— С Дуная нас вернули в Россию. Наполеон шел на Москву, а мы должны были запереть ему путь назад. Под городом Кобрин мы погнали саксонцев, и я получил Анну второй степени с алмазными знаками. Это она сейчас у меня на ленте.

— Но французского императора вы упустили.

Валериан замялся и шумно выдохнул.

— Да! Лев ушел. Израненный, окровавленный, он все же оказался сильнее охотников. И там под Борисовом осталось и больше трети наших гусар. Командир полка, командир батальона, офицеры и рядовые. Я сам три раза водил александрийцев в атаку. Мы погибали, но генерал Ланжерон успел вывести корпус из-под удара. За это дело мне прислали саблю со многими бриллиантами.

— Ценная награда.

— Еще ценнее слова, что написаны на клинке: «За храбрость». Может быть, такое оружие надо было дать каждому, кто сражался в тот ноябрьский день. Но получил его я.

— Наверное, по заслугам.

— Наверное. Прусский король тоже прислал мне орден. — Валериан тронул звезду, висевшую у него под левым плечом. — Его генерал назвал мои действия образцовыми.

— Ты доволен?

— И да, и нет. Я горжусь золотым оружием, орденами, но хотел бы вернуть тех, кто остался там навсегда. Некоторые иногда приходят во сне.

— Говорят? Просят?

— Стоят, молча смотрят, потом уходят.

Он поднял бокал и осушил полностью. «Помянешь меня, Мадатов?!» — вспомнил слова Ланского. Сам наклонил кувшин, наполнил сосуд до краев и выпил одним глотком, по-гусарски. Вино толкалось в виски, подстегивало язык. Валериан расстегнул крючки на воротнике, повел шеей:

— Потом государь повел нас в Европу. В следующем году, тринадцатом, мы снова столкнулись с саксонцами. У них хорошая пехота, стойкая и умелая. Наш устав запрещает коннице атаковать пехоту, успевшую уже приготовиться к бою. Но мы решились. Разбили два батальона, взяли в плен генерала Ностица. Так я повесил себе на шею еще и Георгия третьей степени.

— Тебе был только тридцать один?

— Другие в мои годы командовали дивизиями. Но потом мы дрались под Лейпцигом. После этого сражения император сделал меня генералом и прислал орден Владимира третьей степени.

— Что написал государь при этом?

— Что и обычно: «В воздаяние отличной храбрости».

— Потом?

— Год я залечивал рану. После стоял с кавалерийской бригадой в Вене. Потом нас перебросили в экспедиционный корпус графа Воронцова во Францию. Оттуда я вернулся в Россию. Генерал Ермолов выпросил у императора мое назначение на Кавказ.

Лазарев поставил бокал на стол. Прислужник заглянул в дверь, но он досадливо сделал ему знак удалиться.

— Ермолов назначен военным губернатором Грузии. Командующим Кавказским корпусом. Теперь он будет решать все дела от Кубани до Каспийского моря. Что это за человек?

— Был начальником штаба у Барклая-де-Толли. Командовал корпусом при штурме Парижа. Смел, умен и не любит повторять приказания.

— Знает ли он Кавказ?

— Командовал ротой артиллерии в походе Зубова.

Лазарев потер сложенными ладонями нос и похрустел пальцами:

— Поэтому он забирает тебя?

— Я тоже уехал из Карабаха мальчишкой. Но еще помню горы, облака, реки. Слышу, как говорят люди, живущие в тех местах. Наверное, корни не совсем обрублены, живут, дышат.

— В яму, где росло гибкое деревцо, нелегко будет вернуть мощный ствол.

Оба рассмеялись.

— Каждому человеку приятно вернуться на место, где он родился, где вырос. Тем более, когда можно показать друзьям детства и родственникам — каким человеком стал.

Валериан помрачнел:

— Я хочу подняться в горы, уважаемый Минас. Но не только на те перевалы, что помню еще мальчишкой. Моих родителей увели люди, пришедшие из Дагестана. Я далее не знаю, где они похоронены. Когда я вспоминаю об этом, кровь колотится в виски и стесняет дыхание.

Лазарев наклонил голову и выдержал приличную паузу.

— Думаю, мелик Шахназаров будет рад оказать тебе помощь. Что он делает нынче?

— Дядя сначала получил крепость Лори в Грузии, а лет десять назад продал ее и перебрался назад, к Шуше. Тогда Карабахское ханство стало под российскую руку. Сражался под командованием Цицианова, получил чин подполковника. Командовал армянским эскадроном, награжден почетным оружием.

— Я писал ему, спрашивал: почему только серебряным? Он ответил, что князь Цицианов не любит армян, награждает золотом только грузин. Отсюда трудно разобрать, на чьей стороне правда.

Про себя Мадатов подумал, что и там, на месте, понять, кто виноват, будет немногим легче.

— Сейчас он занимается арыками. Медные прииски грузинские продал в казну. Большего по письмам понять трудно. Ермолов метит назначить меня воинским начальником в Карабах. Приеду на место, узнаю. Напишу непременно.

— Да, теперь, в этом мундире, с этими орденами, тебе будет совсем не стыдно показаться в Аветараноце и далее подняться в Шушу.

Они оба вспомнили давний разговор и улыбнулись друг другу…