необходимо прежде всего развязать узел куда более существенный. Вы решительно собрались предложить руку и сердце вашей родственнице?

Новицкий вспыхнул и начал уже привставать, но холодный взгляд визави словно пришпилил его к обивке.

— Я предполагал, что это мое личное дело, — процедил он, с трудом размыкая зубы.

— Что касается вашего сердца — да. До тех пор, пока оно сохраняет верность присяге. А вот рука ваша, и тем более голова уже, Сергей Александрович, принадлежат не вам одному. Да что же я вам объясняю! Будь вы по-прежнему гусарский ротмистр, вам пришлось бы непременно представить вашу невесту офицерскому собранию и ждать решения ваших товарищей.

— Я уверен, что фрейлина ее императорского величества…

— Не нанесет урон чести любого полка армейского или гвардейского, — подхватил Артемий Прокофьевич с любезной улыбкой. — Не могу оспаривать очевидные вещи. Но наша с вами деятельность требует иной, более строгой оценки. Я не буду спрашивать вас, на какие средства вы собираетесь содержать супругу, привыкшую к роскоши императорского двора. Уверен, что вы сами уже задавались этим вопросом. Но есть еще и привходящие обстоятельства. Для успешного исполнения наших обязанностей нам с вами надобно быть людьми как можно более незаметными.

— Для друзей или для врагов?

— Если мы продолжаем наши служебные отношения, то единственный ваш друг — это я. Остальные — неприятели, явные или возможные. Соединившись же с Мухановой, вы тотчас же цепляете к себе шлейф различных историй…

Сергей нетерпеливо подвинулся.

— А! Вижу, вы осведомлены! Тем лучше. Сергей Александрович, позвольте быть вполне откровенным. У вас две возможности: либо продолжать наши отношения, оставаясь до поры до времени человеком свободным, либо возвращаться в свою усадьбу, откуда я так опрометчиво вас сманил.

— Есть и третий путь, — начал было Новицкий.

— Нет его, нет. Место в канцелярии Рыхлевского нужно мне для моего человека. Оставаться же в столице близ Софьи Александровны не советую по известным уже причинам. Я понимаю сложную ситуацию, в которой вы оказались, и потому не требую немедленного ответа. Согласен ждать до — послезавтрашнего утра. Ведь именно на это время пригласил вас Рыхлевский. Так что вы решаете и отправляетесь: либо к нему за поручением, либо ко мне за расторжением нашего договора. Ну а теперь я вас оставляю наедине с нелегкими мыслями. Сочувствую, но помочь более ничем не могу. Такие решения человек должен искать и находить совершенно самостоятельно.

Георгиадис поднял цилиндр, встал, откланялся и вышел из номера. Новицкий остался сидеть, сгорбив плечи и уронив подбородок на грудь…

Минас Лазарев, довольно щурясь, оглядывал сидевшего напротив генерала в форме александрийских гусар. Черный доломан едва просвечивал сквозь серебряные шнуры и шейтаж [28], высокий воротник, отделанный красным галуном, плотно охватывал мощную шею; курчавилась пышная шевелюра, широкие черные бакенбарды сбегали к уголкам рта, плавно перетекая в лихо завитые усы, поддерживавшие выгнутый луком нос. Князь Валериан Мадатов заехал навестить старого друга, которому был обязан первыми шагами по ступеням военной карьеры.

— Я рад! Я вижу — мальчик стал настоящим мужчиной! Мне кажется, что легче пересчитать звезды на небе, чем у тебя на мундире.

За минувшие полтора десятилетия Лазарев постарел, побелел и согнулся, а потому не стеснялся говорить «ты» человеку, которого помнил еще семнадцатилетним подростком.

Валериан широко и радостно улыбнулся в ответ. В этом доме он не видел причин таиться и притворяться. Его успехи были общей удачей всех родственников и друзей, всех армян Карабаха и, конечно же, армянской общины Петербурга. Гость мог гордиться собой и хвастать, зная, что именно этого ждет довольный хозяин. Лазаревы помогали ему освоиться в гвардии, в Петербурге, и теперь могли видеть, что их усилия, их деньги не канули, не распылились, а возвращаются с хорошим процентом.

— Этот золотой крест, — показал Валериан под самую шею, — Анненский орден. Он был у меня первым. Я получил его, когда еще служил в седьмом егерском. Тогда еще третью степень в петлицу.

— Я не вижу креста в петлице.

— Когда я получил вторую степень на шею, третью, низшую, носить стало уже не нужно. Это хороший орден. Его учредил государь Павел Петрович. У него славный девиз: «Любящим правду, благочестие и верность».

— Я уверен, что ты любишь правду и верность. Но как у тебя с благочестием?

Валериан засмеялся глубоким смехом сильного, уверенного в себе человека:

— Я солдат, дорогой Минас Лазаревич. Я исполняю все, что не противоречит моему долгу.

Лазарев сокрушенно покивал головой:

— Да-да-да. Если бы Господь хотел, чтобы мы чтили все, что он заповедовал, он сумел бы позаботиться о мире на этой земле.

— Меня учили, что уничтожить врага совсем не то, что убить.

— Я так понимаю, что ты хорошо усвоил это учение.

— У меня не было возможности выбирать.

— Разумеется. Тем более что и я сам отправил тебя в русскую армию. Но мы отвлеклись. Ты не рассказал, за что получил первый орден.

Валериан подумал, что, конечно, не за благочестие, но говорить это вслух не стал. Он рассказал Лазареву о штурме валашской деревушки, об овраге, где чуть не осталась вся его рота, об убитом им человеке, первом, чью смерть видел на расстоянии чуть большем вытянутой руки: рука плюс половина ствола и штык.

Лазарев дослушал его рассказ и взял со стола колокольчик. Прибежал молодой парень в синем архалуке, туго перепоясанном по талии. Минас приказал ему принести вина.

— Я хочу выпить за второе рождение мальчика из гавара Варанда, — начал он несколько церемонно, поднявшись с дивана; Валериан тоже встал, придерживая пальцами ножку хрустального бокала. — Все мы начинаем жизнь приблизительно одним способом. И чтим родителей, впустивших нас в этот прекрасный мир. Но большинство живущих так и остаются детьми, даже когда старятся и умирают. Некоторые чувствуют, что призваны совершить нечто большее, и проводят год за годом в тоске и мучениях, не зная, на что им решиться. И только очень немногие понимают цель и суть своего существования, находят в себе силы направить свою судьбу по единственно верной дороге. Так они рождаются во второй раз. За них и за тех, кто был рядом с ними…

Валериан выпил, сел и уставился в дно сосуда, вспоминая тех, с кем рядом шел долгие военные годы: Бутков, Земцов, Ланской, Приовский, Фома, Ланжерон, Кульнев… Лазарев выждал несколько минут и кашлянул, привлекая его внимание:

— Я вижу у тебя и другие знаки. Ты расскажешь мне их историю?

Валериан поднял руку и ощупал еще один крест на шее:

— Этот, с черной каймой, орден Святого Владимира. У него тоже хороший девиз: «Польза, честь и слава». Четвертую степень я получил за Браилов. Неудачное было дело для всей нашей армии, не много там было чести и славы, но свою часть я исполнил с изрядной пользой. Ночью разведывал путь и вывел колонну на позицию для последнего штурма. Не наша была вина, что он не удался… Потом были еще сражения, и мне вручили золотое оружие: шпагу, а на клинке слона: «За храбрость». И последний орден в егерском: снова Анна, уже третьей степени. Наш батальон попал в ловушку в лесу, и моя рота расчистила ему путь.

— Сколько же ты служил в пехоте?