— Они намерены одни управлять религиозными чувствами, — горячился человек лет сорока, бычась и утыкая подбородок в широкий галстух. — Папа запрещает полякам читать Книгу на родном языке! Не поворачивает ли время вспять, господа!

— Священники всегда занимали место между человеком и Богом! — заметил ему сосед, офицер в Преображенском мундире.

— Потому-то у людей и возникали определенного рода сомнения, — с улыбкой вставил свое замечание третий; несмотря на молодость он был, очевидно, подслеповат: круглые стекла в тонкой оправе уютно восседали на его переносице. — За мантиями епископов и кардиналов они уже не могли различить Высшего существа.

— Я беседовала недавно с мистером Гендерсоном, — несколько наклонившись вперед и стиснув руки, быстро заговорила миловидная женщина лет тридцати. — Он уверен, он положительно убежден, что свободное распространение Библии незамедлительно смягчит нравы, воздействует лучшим образом на умы и сердца.

Первый истово закивал головой, преувеличенным образом выказывая свое согласие. Второй поднял брови:

— Мистер Гендерсон, вы говорите, Мари? Не тот ли британец, что собирается печатать Писание в России и нести его во все уголки нашей обширной империи?

— Именно! Именно тот! — почти закричала Мари. — Британское Библейское общество намерено поддерживать российских своих собратьев. Оказывать всяческую помощь в организации дела, сборе пожертвований и распространении будущего издания.

— Хорошее дело, — согласился со своей визави и второй. — Издавать Библию без примечаний и пояснений. Книга для чтения, для семейного, может быть, чтения. Но как же будут читать ее люди совершенно безграмотные?

— О, не беспокойтесь, Катенин, — повернулся к нему третий мужчина; он, показалось Новицкому, только и ждал повода очередной раз съязвить. — Если прикажут, будут читать все, даже грамоты и не знающие. Забавную историю рассказывал при мне граф Виктор Павлович. Как только стало известно, что император открыто поддержал новое направление умов, командир одной пехотной дивизии заставил всех своих подчиненных — офицеров и нижних чинов, подписаться сообразно доходам. Все вошли в Библейское общество. Направились в Царствие Небесное, так сказать, строем. Все! До единого человека!

Сергей не мог удержаться и рассмеялся в голос. На него оглянулись. Он извинился и отошел.

Ждать ему пришлось достаточно долго. Он бродил по зале, останавливался у одной группы, подсаживался к другой, далеко обходил третью. На него обращали внимание. Одинокий человек в салоне был приметен как полковое знамя в сражении. Высокая, миловидная дочь хозяйки, девушка лет восемнадцати, подошла к Новицкому и попыталась занять разговором:

— Говорят, что вы скоро покидаете нас.

Сергей почтительно поклонился.

— Не успели приехать в столицу и тут же стремитесь ее оставить. Вам не нравится город?

— Я служил здесь несколько лет, в начале царствования государя. Тогда мне, после наших равнин, казалось, что здесь тесновато и душно. Но сейчас возникло ощущение свежести. В вашем доме оно проявляется особенным образом.

Екатерина Осиповна мучительно покраснела. Сергей смотрел в ее черные, живые глаза и совершенно искренне говорил, как ему нравится приезжать в их дом на Мойке, рассказывал об удовольствии, с которым он наблюдает за гостями, об уважении, которое испытывает к хозяевам. О воздухе, свежем воздухе, которым, кажется, наполнена длинная анфилада комнат, ведущая к этой зале.

— Вы шутите, Сергей Александрович. Сейчас здесь душно и шумно.

— Я говорил в переносном смысле. — Новицкий вдруг почувствовал, что устал, распустил мускулы и сделался совершенно серьезен. — Общение с умными, образованными людьми освежает ум, но требует определенных усилий.

— А душа? Душа разве не может отдохнуть… — начала было Екатерина Осиповна, но вдруг оборвалась. — Но вот потянуло и сквознячком. Вы тоже почувствовали?

Сергей понимал, что поступает невежливо, но не мог справиться со своими глазами. Они упорно уходили от собеседницы, скользили по ее прямому пробору, тянулись к входу к залу, откуда к столу, к самовару, к хозяйке шла высокая женщина в темном платье.

— Вы замолчали? Вам тоже зябко? — Девушка пыталась быть остроумной, но губы ее дрожали от едва скрытой обиды. — Или же вы ищете свежести, долетевшей из горних сфер? Не отвечайте, не делайте чрезмерных усилий. Я просто вас отпускаю.

— Спасибо, — ответил он коротко, будто выдохнул.

Вокруг новой гостьи уже собрался большой кружок, составленный из одних мужчин. Кто-то тянулся и расправлял плечи, кто-то, напротив, пробовал изогнуться приятнейшим образом, вертлявый невысокий юноша с темным некрасивым лицом отпускал шутки не умолкая. Софья Александровна пила чай, откусывала намазанный маслом хлеб, слушала и улыбалась одними глазами. Новицкий стал за офицером- преображенцем, тем, что недавно рассуждал о Библейском обществе, и притаился, выглядывая из-за плеча с эполетом. Но его быстро заметили.

— Кузен! — воскликнула Муханова. — Что же вы прячетесь? Подойдите сюда, я хочу вас спросить.

Столпившееся расступились не быстро и неохотно. Сергей подошел к столу.

— Садитесь, мой милый. Вы не обидитесь, я буду разговаривать и есть одновременно. Утомительный день. Ужа-а-сный, как говорили у нас в Смольном. Елизавета Николаевна обещала отпоить меня чаем.

Она чуть сутулилась, клонила голову на сторону, но Сергею казалось, что так и надо, что совершенно ни к чему держаться прямо, вытягиваться, будто бы в общем строю. Лампа на столе бросала тень от ее руки с чашкой по белой скатерти. Невольным движением Новицкий накрыл эту тень ладонью.

— Что же, видели вы Ермолова? Как он вас принял? Берет ли с собою?

— Видел, — улыбаясь, начал отвечать Сергей по порядку вопросов. — Расспрашивал с интересом. Берет меня под свое начало правитель его канцелярии Рыхлевский.

— Андрей Иванович! — воскликнула вдруг хозяйка. — Я знала его, когда он еще практиковал врачом. Несколько раз он пользовал нашу Китти. Но потом перешел к этому ужасному Балашову. Говорили, — Екатерина Николаевна понизила голос, — что и он был причастен к несчастью Сперанского[27].

— О ком и что только не говорят, моя дорогая, — заметила быстро Муханова.

Новицкого несколько удивил этот снисходительный тон. Елизавета Николаевна была лет на пятнадцать старше своей собеседницы. Но, очевидно, положение фрейлины императрицы сравнивало разницу в возрасте.

— И вы довольны? Вы едете на Кавказ?

— Я доволен. Я еду. И я очень вам благодарен.

— Ах, благодарность пустое. Для чего же существуют на свете женщины, как не устраивать мужские дела! Но меня уже начинает мучить нечто, что называется в обществе совестью. Чувствую, что именно я посылаю вас под пули, штыки, сабли.

— У горцев нет ни штыков, ни сабель. У них только кинжалы и шашки.

— Ах, нет, нет, я слышала, что они метко стреляют, — опять вмешалась в разговор хозяйка гостиной. — Дмитрий Муханов, еще один ваш дальний родственник, был ранен в руку выше локтя, вернулся в Петербург и потом лечился более месяца.

Новицкий не мог не улыбнуться, вообразив эту страшную рану.

— Дорогая Елизавета Николаевна, Сергей Александрович воевал и с турками, и с французами. Говорили, что он даже атаковал пушки в конном строю. Это правда?

— Правда. Но в строю я был не один. Обыденная ситуация для солдата — идти вместе со всеми.

— Ах, только не скромничайте. Берите пример — с других. Почему вы не носите ордена?

— На фраке они будут смотреться весьма нелепо.

— Так наденьте мундир.

— Я в отставке.