— Тут, мне кажется, достаточно свободно, милая Филлис, — сказал пожилой джентльмен, подходя к двери купе и заглядывая внутрь. — Ты действительно не против купе для курящих?

— Нет, папочка, нисколько.

— Ну, так я думаю… — сказал пожилой джентльмен, входя.

Его интонации указывали на ирландца. Нет, ничего похожего на диалект. Никаких типичных словечек. Однако общее впечатление создавалось ирландское.

— Отлично, — сказал он, садясь и вынимая портсигар.

Суета на платформе до этой минуты возрастала постепенно, но тут паровоз запыхтел, возникло ощущение, что поезд вот-вот тронется, и возбуждение толпы достигло предела. По перрону разносились пронзительные крики. Растерянные овцы поодиночке и повзводно метались взад и вперед, жаждущие заглядывали в двери в чаянии свободного места. Визгливые голоса приказывали неведомым «Томми» и «Эрни» не отходить от «тетеньки». В тот момент, когда вернулся Укридж, раздалось sauve qui peut[1] обезумевших железнодорожных толп — там и сям загремело наводящее ужас «Сюда! Сюда скорее!», и в следующую минуту купе заполнила лавина разгоряченных человеческих фигур.

В составе новоприбывших значились пожилая дама, откликавшаяся на «Тетеньку», очень дородная и облаченная в серое альпаковое платье, плотно прилегавшее к коже; затем отрок по имени Альберт, дитя, видимо, не слишком солнечного нрава; еще племянница лет двадцати, плотного сложения, словно бы относящаяся к жизни с глубокой апатией, а также парочка прихвостней и верных служителей. Укридж проскользнул в свой угол, ловко обойдя Альберта, было рванувшегося туда. Некоторое время Альберт взирал на него упорно и с упреком, затем опустился на сиденье рядом со мной и начал жевать что-то попахивающее анисом.

Тетенька тем временем распределяла свой солидный вес поровну между ногами ирландского джентльмена и ногами его дочери, высовываясь в окно и беседуя с приятельницей, дамой в соломенной шляпе и папильотках, окруженной тремя чумазыми шалунишками. Большая удача, сообщила она, что они успели на поезд. Согласиться с ней я никак не мог. Девушка с каштановыми волосами и глазами, которые не были ни голубыми, ни серыми, переносила тяжкое испытание, заметил я, с ангельской кротостью. Она даже улыбнулась. Случилось это, когда поезд вдруг тронулся, дернув состав, и Тетенька, отброшенная назад, села на пакет с пищей, который Альберт расположил на сиденье рядом с собой.

— Нескладуха! — заметил Альберт сдержанно.

— Альберт! Не смей так говорить с Тетенькой!

— А чего она плюхается на мой пакет? — осведомился Альберт колко.

Возник спор, что ни в малейшей мере не повлияло на жевательные способности Альберта. Аромат аниса становился все более и более дурманящим. Укридж раскурил сигару, и я понял, почему миссис Укридж предпочитала путешествовать в другом купе, ибо

Я украдкой бросил взгляд через купе выяснить, как девушка переносит сочетание двух таких зол, и обнаружил, что она начала читать. Затем, когда она положила книгу, чтобы посмотреть в окно, я с дрожью, которая прокатилась вниз по моему позвоночнику, будто струйка теплой воды, увидел, что читала она «Маневры Артура». Я ахнул. Чтобы девушка выглядела такой прелестной и притом обладала редчайшим интеллектом, который помог ей выбрать для чтения меня… это выглядело почти сверхчеловеческим сочетанием двух высших степеней качества. И с еще большей истовостью я проклял в сердце своем этих назойливых наглецов, которые атаковали купе в последнюю секунду и навеки погубили мой шанс познакомиться со столь изумительной девушкой. Если бы не они, мы могли бы представиться друг другу в первые же полчаса. А чем мы оказались? Воспетыми поэтом Лонгфелло кораблями, что, встретясь в ночи, обменялись гудками! Она сойдет на каком-нибудь чертовом полустанке и исчезнет из моей жизни прежде, чем я успею сказать ей хоть слово.

Тетенька меж тем, потерпев полное фиаско в словесной стычке с Альбертом, который в словопрениях продемонстрировал мастерство будущего члена парламента от лейбористской партии, подкреплялась бутербродами с мясом. Племянница расправлялась с сосисками, запеченными в тесте. Атмосфера в купе слагалась из коктейлей разнообразных запахов, среди которых пальма первенства принадлежала сигаре Укриджа, теперь раскочегаренной вовсю.

Поезд мчался вперед, к морю. День стоял жаркий, и купе начала окутывать теплая истома. Укридж бросил окурок сигары и теперь сидел, откинувшись, открыв рот и закрыв глаза. Тетенька, все еще крепко держа обкусанный сегмент бутерброда с мясом, тяжело дышала и покачивалась с боку на бок. Альберт и племянница дремали. Челюсти Альберта систематически работали даже во сне.

— Что ты читаешь, девочка? — спросил ирландец.

— «Маневры Артура», папа. Джереми Гарнета.

Никогда бы не поверил, не услышь я собственными ушами, что мои имя и фамилия могут звучать так музыкально.

— Мне ее дала Молли М’Ичерн, когда я уезжала из аббатства. У нее целая полка книг для гостей на прощание. Книжек, которые она считает ерундовыми и не собирается хранить, понимаешь?

Этого оказалось более чем достаточно, чтобы я возненавидел мисс М’Ичерн.

— А что о ней думаешь ты?

— Мне она нравится, — ответила девушка твердо. Купе завертелось у меня перед глазами. — По- моему, она очень умная.

Что такого, если осел в книжном киоске Ватерлоо слыхом не слыхал про «Маневры Артура», а мои издатели всякий раз, когда я пытался спросить, как дела с распродажей, глядели на меня с отеческой жалостью и говорили, что роман пока еще «не идет нарасхват»? Кто угодно может накропать паршивое популярное чтиво на потребу читателям, не способным мыслить, но испечь то, что одобрит подобная девушка, может только человек с редким интеллектом, утонченностью, вкусом и всем прочим в том же духе.

— Хотела бы я знать, кто такой Джереми Гарнет, — продолжала она. — Никогда прежде о нем не слышала. Думается, он один из этих молодых стариков, вероятно с моноклем в глазу и очень собой довольный. И пожалуй, у него мало знакомых девушек. Если уж он считает Памелу типичной девушкой. А она просто тваррррь, — закончила Филлис с чувством.

Тяжкий удар для меня. Я всегда считал Памелу отлично обрисованной героиней и крайне привлекательной, эдакой милой кошечкой. Этот эпизод с ней и младшим священником в оранжерее… А когда она разговаривает с Артуром перед началом лисьей травли… Мне стало грустно, что Памела ей не понравилась. И почему-то Памела упала в моем мнении.

— Но мне нравится Артур.

Так-то лучше. Отличный типус, Артур — полный мой портрет. Если ей нравится Артур, так, значит… но что толку? Случая заговорить с ней мне не представится. Нас разделяет бездна Тетенек, Альбертов и бутербродов.

Поезд замедлил ход. Среди спящих появились симптомы пробуждения. Глаза Тетеньки открылись, обвели окрестности пустым взглядом, закрылись, снова открылись. Племянница проснулась и тотчас атаковала сосиску в тесте. Альберт и Укридж продолжали спать сном праведников.

Паровозный гудок — и поезд остановился. Выглянув, я обнаружил, что мы прибыли в Йовил. Начался исход из купе. Тетенька мгновенно преобразилась в сгусток электрической энергии, собрала пакеты, растолкала Альберта, убедительно парируя его выпады, и, наконец, возглавила выход на платформу. Ирландец и его дочь тоже встали и вышли. Я стоически провожал их взглядом. Слишком маловероятным было, что они продолжат путь.

— Где мы? — сонно вопросил Укридж. — Йовил? Теперь уже близко. Вот что, старый конь, я бы не отказался выпить.