надежды. Но дальше она продолжала расти и расти.
Когда серией коротких ударов он взял семнадцатую лунку, им овладела разговорчивость. Непрерывность успехов породила в нем жажду обрести собеседника. Ему хотелось, так сказать, захлопать крыльями и закукарекать. Я наблюдал борьбу Достоинства с Разговорчивостью и слегка его подстегнул.
— Вы как будто обрели свою полную форму, — сказал я.
Победа осталась за Разговорчивостью. Достоинство оскорбленно ретировалось. Слова забили из профессора фонтаном. Когда он прекрасным ударом отправил мячик от восемнадцатой лунки, то, казалось, все забыл. Абсолютно все.
— Мой милый мальчик… — начал он и тут же умолк в некотором замешательстве.
Вновь над нами нависла туча молчания, пока мы продолжали продвигаться вперед. После его шестого удара наступил мой черед.
С большим тщанием я подогнал мячик к самому краю лунки.
Я подошел к нему и остановился. Я посмотрел на профессора. Он посмотрел на меня.
— Продолжайте, — сказал он хрипло.
Внезапно меня захлестнула волна сострадания. Какое право я имею подвергать его такой пытке?
— Профессор, — сказал я.
— Продолжайте, — повторил он.
— Удар требуется как будто простенький, — сказал я, не спуская глаз с его лица, — но я могу и промахнуться.
Он вздрогнул.
— И тогда вы выиграете турнир.
Он утер лоб мокрым смятым носовым платком.
— Что было бы крайне приятно после того, как подряд два года вы чуть было не становились победителем.
— Продолжайте, — сказал он в третий раз. Но прозвучало это не так решительно.
— Внезапно нахлынувшая радость, — сказал я, — конечно же, заставит меня промахнуться.
Мы посмотрели друг на друга. Его глаза лихорадочно блестели — верный симптом гольф- лихорадки.
— Если бы, — сказал я медленно, занося клюшку, — вы дали бы согласие на мой брак с Филлис…
Он перевел взгляд с меня на мячик, с мячика на меня и снова на мячик. Мячик был совсем близко от лунки.
— Почему бы и нет? — сказал я.
Он поднял глаза и расхохотался.
— Ну, дьяволенок, — сказал он, хлопая себя по бедру, — ну, дьяволенок, все-таки ты меня побил!
Я взмахнул клюшкой, и мячик проскочил мимо лунки.
— Наоборот, — сказал я, — это вы меня побили!
Я расстался с профессором в клубе и помчался на ферму. Мне не терпелось излить свой восторг в дружеские уши. Отличный малый Укридж! Всегда интересуется тем, что ты хочешь ему сказать, всегда рад выслушать тебя до конца.
— Укридж! — возопил я.
Ответа не последовало.
Я распахнул дверь столовой. Никого.
Я прошел в гостиную. Она была пуста. Поиски в саду и у него в спальне оказались безрезультатными.
— Значит, пошел прогуляться, — сказал я вслух и позвонил.
Возник Наемный Служитель, как всегда невозмутимый и хладнокровный.
— Сэр?
— Где Укридж, Бийл?
— Мистер Укридж, сэр, — сказал Наемный Служитель небрежно, — уехал.
— Уехал?
— Да, сэр. Мистер Укридж и миссис Укридж уехали вместе на трехчасовом поезде.
Глава XXI
ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ
— Бийл, — сказал я, — вы пьяны?
— Если бы, сэр! — сказал Наемный Служитель.
— Так что вы такое несете? Уехали? Куда они уехали?
— Не знаю, сэр. Надо полагать, в Лондон.
— В Лондон? Зачем?
— Не знаю, сэр.
— Когда они уехали? Нет-нет, вы уже сказали. А они не объяснили, почему уезжают?
— Нет, сэр.
— А вы не спросили? Когда увидели, что они пакуются и отправляются на станцию, неужели вы ничего не сделали?
— Нет, сэр.
— Но почему же?
— А я их не видел, сэр. Усек, что они уехали, сэр, только когда они уже взяли и уехали. Шел мимо «Сети и макрели», ну, и повстречал одного из береговой охраны. «А, — говорит он, — переезжаете, значит?» — «Кто переезжает?» — это я ему. «Ну, — говорит он мне, — я видел, как твой мистер Укридж со своей хозяйкой сели на трехчасовой поезд в Аксминстер. Вот и подумал, значит, что вы все переезжаете». — «Хо! — говорю я. — Хо!» — с удивлением, значит, и иду к себе. А когда вернулся, спрашиваю мою хозяйку, видела она, как они паковали ящики. Нет, говорит она, никаких ящиков она не видела, чтоб они паковали. И, разрази меня гром, мистер Гарнет, сэр, ничего они не паковали.
— Как! Ничего не упаковали?
— Нет, сэр.
Мы переглянулись.
— Бийл! — сказал я.
— Сэр?
— Вы знаете, что я думаю.
— Да, сэр.
— Они сбежали.
— Это самое я моей хозяйке и сказал. Меня так сразу и осенило, образно выражаясь.
— Ужасно, — сказал я.
— Да, сэр.
Его лицо никаких чувств не отразило, но он принадлежал к тем людям, чьи лица всегда хранят только одно какое-то выражение. Так уж у них в армии заведено.
— Тут надо поразмыслить, Бийл.
— Да, сэр.
— Попросите миссис Бийл сварганить мне обед, и тогда я поразмыслю.
— Да, сэр.
Я оказался в неприятном положении. Дезертирство Укриджа поставило меня во главе фермы. Я мог положить конец предприятию и вернуться в Лондон, если захочу. Так мне, во всяком случае, представлялось, однако я никак не мог покинуть Комбе-Регис. Для довершения победы, которую я одержал на поле для гольфа, мне настоятельно требовалось продолжать, как я начал. Положение полководца,
