молодого мичмана, чьи вонючие мокрые штаны липнут к ногам при каждом шаге. Особенно мучило его то, что он попался в тот самый момент, когда восхвалял себя за предусмотрительность. Наверное, именно это было самым горьким, самым острым шипом в его ране. Он и его парни уныло брели вперед; колонна тем временем вышла из города и стала взбираться на холм. Дорога вела мимо земляных укреплений вверх по поросшему кустарником склону. Было жарко, солнце припекало. Вдруг слева от них показались бастионы, и им пришлось перебраться через ров, пройдя через итальянского стиля гауптвахту, за которой они оказались собственно в черте укреплений замка.
Караульные вызвали сержанта, тот вызвал капитана. Последний прислал прапорщика с поручением разобраться, и продолжил послеобеденную дрему. Прапорщик, обнаружив, что эскорт возглавляет не более, чем замызганный мичман, преисполнился невероятного презрения. Его снисходительные манеры раздражали валящегося с ног Дринкуотера, которому пришлось выносить тоску незнакомой и ненавистной ему бумажной работы, без чего даже на войне не обходится. Каждый американец по отдельности должен был быть зарегистрирован за подписью самого мичмана и прапорщика. Тем временем солнце пригревало, и Дринкуотером овладевала истома, проистекающая как из-за бессонной ночи так и облегчения, вызванного освобождением от ответственности. Наконец высокомерный офицеришка отвязался от него. Морские пехотинцы снова построились, и маленький отряд начал спускаться в город. Дринкуотер в сопровождении Стюарта направился в гостиницу «Корона».
Капитан фрегата Его Королевского Величества «Галатея» Эджкамб принадлежал к офицерам старой школы. Появление оборванного мичмана в вонючих штанах вызвало у него приступ праведного гнева. Когда этот неряха-мичман попытался доложить ему о прибытии захваченного приватира «Алгонкин», капитан не стал размениваться на детали. А еще ему не нравилось, когда его прерывают.
Обличительная тирада, которой он угостил Дринкуотера, была столь же длинной, сколько бессмысленной. К ее концу не раскрывавший рта мичман поймал себя на мысли, что даже не слушает. На улице ярко светило солнце, и им овладело страстное желание не делать ничего, только нежиться в этих теплых лучах, да еще обнимая при этом за талию одну из девчонок, что встретились им по дороге. Благоуханный воздух Корнуолла лился сквозь открытое окно, отвлекая его от мыслей о долге. И только когда капитан смолк, наступившая тишина вернула Натаниэля из его мечтаний обратно в комнату гостиницы. Он посмотрел на капитана. Вольготно скинув мундир, Эджкамб напоминал того, кем и являлся – распущенного, некомпетентного офицера, бросившего свой корабль, чтобы наслаждаться прелестями местных красоток. Дринкуотер почувствовал к нему приступ острого отвращения. Он вскинул руку ко лбу:
– Есть, сэр. Благодарю вас, сэр.
Потом повернулся и вышел из комнаты. Стюарта он обнаружил у стойки внизу. Квартирмейстер весело болтал с краснощекой девицей. При виде ясных глаз и аппетитных грудей девушки, у Дринкуотера екнуло внутри. Слегка смущенный Стюарт предложил мичману пива.
– Это ваш капитан? – спросила у Стюарта девица, легкомысленно захихикав, и поставила перед Дринкуотером кружку.
Квартирмейстер, покраснев, кивнул. Дринкуотер был смущен непривычной для себя близостью к девушке, но чувствовал, что подчеркнуто уважительное обращение Стюарта вызвано стремлением придать молодому офицеру значимости. Служанка склонилась над ним.
– Не желает ли ваша честь чего-нибудь еще, – завлекающе спросила она.
Во вновь обретенном ощущении уверенности в себе, Дринкуотер не поддался чарам трепетно вздымающейся груди. Жадно припав к кружке, он смотрел на девушку поверх края, наслаждаясь ее разочарованием по мере того, как пиво согревало его желудок. Он же, как не крути, начальник призовой команды «Алгонкина», и именно ему довелось промаршировать по улицам Фалмута под восхищенными взорами целых толп женщин… Он допил пиво.
– Сказать по-правде, мадам, я не имел намерения приобретать здесь что-нибудь помимо кружки- другой пива…
Девица подсела ближе к Стюарту. Она знала, что у квартирмейстера есть при себе гинея или полсоверена, поскольку заметила блеск золота в его руке. Вид бывалого моряка не позволял усомниться, что тот не отважится отправиться на берег, не имея чем заплатить за маленькое развлечение или бутылочку доброго вина. Девушка посмотрела на Дринкуотера. «Жаль, – подумала она, – парень симпатичный, особенно для тех, кому нравятся бледненькие». Рука Стюарта обвила ее талию. Ах, нужно же девушке на что-то жить…
– У вашей чести, наверное, много важных дел, – многозначительно проговорила девица. И прильнула к Стюарту, который глянул на мичмана. Дринкуотер увидел, как рука матроса сжимает налитую грудь. Пышная плоть вздымалась, грозя вот-вот выскочить из-под стесняющей ткани не совсем чистого лифа.
Он весело улыбнулся, и встал, бросив на стол несколько медяков.
– Будьте на борту к закату, мистер Стюарт.
По возвращении на «Алгонкин» Дринкуотер обнаружил шхуну отдраенной начисто. На палубе лежал куль – это был труп. Тут же сидели раненые, среди них Грэттен: на его руку хирург с «Галатеи» наложил лубки. Во время отсутствия мичмана Коллингвуд побывал на шхуне, и распорядился, чтобы доктор помог раненым из числа команды «Циклопа». Он же приказал навести порядок на призе.
Коллингвуд проявил большой интерес к «Алгонкину», поскольку направлялся в Вест-Индию, а там такой тип судна был очень распространен. Помимо этого ему хотелось присмотреться к молодому мичману, который так хорошо проявил себя. Ненавязчивый расспрос среди команды позволил выяснить, насколько хорошо. Лейтенант оставил распоряжение, что Дринкуотер по прибытии на борт обязан отрапортовать ему.
Квартердек «Галатеи» так напомнил Дринкуотеру «Циклоп», что мичмана охватил приступ ностальгии по своему фрегату. Коллингвуд взял его под руку и стал расспрашивать.
– Вы видели капитана Эджкамба?
– Да, сэр.
Лейтенант закашлялся.
– Какие он вам дал приказы? – выговорил он наконец.
– Никаких, сэр.
– Никаких? – переспросил лейтенант, слегка нахмурившись.
– Ну да, сэр… – Дринкуотер осекся. Что он может сказать первому лейтенанту о его командире, к которому не испытывает ничего, кроме презрения? – Он приказал мне сменить мундир, сэр, и …
– … и прибыть с рапортом к флаг-офицеру в Плимуте. Разве не так, парень?
Дринкуотер посмотрел на Коллингвуда, и, вопреки усталости, в голове у него постепенно прояснилось.
– О, да! Да, сэр, это верно, – он смолк.
– Отлично. На вашем месте я бы отплыл завтра.
– Есть, сэр, – мичман поднес руку ко лбу и повернулся.
– А, мистер Дринкуотер!
– Сэр?
– Нельзя хоронить труп в гавани. Мой плотник сделал гроб. Я взял на себя смелость заказать заупокойную службу на сегодня. Можете отправиться в церковь св. Карла Мученика в четыре. И заодно возблагодарить Бога за благополучное… – высокий лейтенант зашелся в очередном приступе кашля.
Дринкуотер немного поспал, и уже в пять склянок поднялся, обнаружив свои штаны выстиранными и отглаженными. Хэген почистил перышки своим пехотинцам, и маленький отряд, неся свою печальную ношу, торжественно направился в приходскую церковь. Такой жест, как организация отпевания в церкви для одного из матросов, Дринкуотер в то время еще не мог оценить по достоинству. Призванный лить кровь на службе неблагодарной стране, английский матрос не привык, что с ним могут обращаться не как с псом. Поступки, подобные тому, что сделал Уилфред Коллингвуд, трогали их до глубины души. Пока бесчувственный аристократ Эджкамб шел по тропе порока, Коллингвуд и некоторые другие учились, как стать настоящим вождем. Никто не умел так искусно играть на струнах матросской души, как Горацио Нельсон, но он не был единственным в своем роде.
После полуденной жары прохлада, царившая в церкви, воспринималась как чудо. Оказавшись в
