территории Англии. Полученные таким образом суммы пополнили королевскую казну, находившуюся в плачевном состоянии.
Бекингем даже задумал весьма дерзкое нападение – следует признать, что, будь оно осуществлено, его расценили бы как начало военных действий. Он дал капитану Пеннингтону, бывшему по духу истинным пиратом, флотилию из двадцати кораблей, с тем чтобы он захватил французские суда, которые, по его сведениям, с большим грузом товаров стояли в гаврском порту. Инструкции, посланные Пеннингтону, циничны до невозможности: «Когда Вы окажетесь на расстоянии видимости от этих кораблей, сделайте все, чтобы затеять ссору. Едва они попытаются вас атаковать, введите в дело все свои силы и захватите или потопите их. Мне говорили, что их не очень много. Если они не посмеют напасть на вас, воспользуйтесь первой же возможностью для стычки под предлогом того, что они перевозят товары, предназначенные противнику. Главное, чтобы по видимости нападение исходило от них, а не от вас. В любом случае, повторяю: захватите их или потопите» {337}. Прискорбно, что подобное письмо могло выйти из-под пера адмирала. Операция не состоялась, потому что на самом деле в Гавре не было никаких кораблей. Пеннингтон пришел в ярость: «Видите, в какую жалкую авантюру Вы меня втянули, причем в разгар зимы, когда ночи длинны, а мои посудины – в жалком состоянии, плохо экипированы и таковы, что при любых условиях я не мог бы добиться славы с их помощью». Английский флот явно больше не соответствовал своей прежней репутации.
Итак, в начале 1627 года все вело к еще большему расширению трещины в отношениях между Францией и Англией. Людовик XIII не согласился на предложения Бассомпьера и потребовал выполнения всех пунктов брачного контракта между своей сестрой и королем Карлом. Последний посчитал себя оскорбленным, а Бекингема – политически униженным. Постепенно, незаметно дело шло к войне. Но ради чего? И какими средствами?
Эта англо-французская война, приближение которой ощущали наблюдатели (особенно венецианские послы, всегда внимательные и склонные к предсказаниям), была в высшей степени парадоксом. Казалось бы, всего два года назад две страны намеревались заключить союз против Испании. Теперь же они оказались близки к разрыву отношений. Вернее – поскольку Франция не проявляла агрессивности, – Англия готовилась начать военные действия против Франции. Почему?
Современники, а вслед за ними и историки, часто задавали себе вопрос о причине такого поворота событий. Франция никоим образом не угрожала Англии. Единственным, что могло насторожить островное королевство, со времен Елизаветы I считавшее себя владыкой морей, было желание Ришелье усилить свой флот, но то была весьма отдаленная перспектива. Англичане часто заявляли о солидарности с французскими гугенотами, их «братьями во Христе», ибо считали, что их преследует Ришелье, но и эта причина не кажется существенной при ближайшем рассмотрении. Остается экономическое соперничество, которое, впрочем, между Англией и Францией было менее серьезным, чем между Англией и Голландией. Но важнее всего было раздражение, которое у Карла I и Бекингема вызывали Людовик XIII и Ришелье.
В наши дни трудно представить, что международная политика может зависеть от личных настроений государственных деятелей. Однако во времена, когда управление осуществлялось исключительно королями и их фаворитами, подобные мотивы не являлись чем-то невозможным. Карл I был оскорблен отказом шурина принять договоренности, выработанные Бассомпьером в отношении свиты Генриетты Марии. Что касается Бекингема, то его до глубины души обидел запрет на приезд во Францию. Согласно свидетельству некоторых очевидцев, он воскликнул: «Если я не поеду в Париж как посол, я войду в него во главе армии!» {338} Разумеется, это было бахвальство, но оно помогает многое понять.
В своей «Истории мятежа» Кларендон выражает мнение, весьма распространенное в его время: «Вступление в войну с Францией без каких-либо видимых причин, даже без формального объявления таковых причин и целей экспедиции королем, [проистекало] из того, что он [Бекингем] дал клятву вновь увидеться с той великой женщиной, которую любил, несмотря на все сопротивление и все могущество короля Франции. Он задумал настроить своего короля против Франции и оказать поддержку гугенотам, которых побуждал таким образом к возмущению против государя» {339}.
На деле гугеноты были всего лишь предлогом, да и не могли быть ничем иным. Они не только не просили помощи у Англии – во всяком случае, на данном этапе, – многие из них даже опасались ее принимать. Субиз, укрывшийся в Англии год назад, ни в коей мере не выражал мнения своих братьев по вере: это стало ясно всем после того, как он прибыл в Ла-Рошель на борту корабля Бекингема. Что до Ришелье, то, строго принуждая ларошельцев к гражданскому повиновению, он во всеуслышание и искренне заявлял, что не собирается ограничивать их свободу вероисповедания. И все же именно этот предлог Бекингем избрал для того, чтобы начать экспедицию. Он говорил о необходимости спасти верных Христу людей, которым угрожают кардинал и иезуиты. В действительности же за этим благовидным фасадом скорее всего скрывалась идея создать протестантскую республику на побережье Ониса [72] и сделать ее союзником (точнее, протекторатом) Англии, чем-то вроде нового Кале, богатого вином, солью, славящегося торговлей. Какова была бы месть Ришелье и Людовику XIII!
Приняв решение о нападении на Францию под знаменем спасения гугенотов Ла-Рошели, которые об этом не просили, Бекингем и Карл I занялись материальной и дипломатической подготовкой операции.
К материальным задачам относились снаряжение нового флота и набор новой армии – поскольку теперь, в отличие от прошлогодней экспедиции против Кадиса, предстояло высадить войска на берег и воевать на суше. Бекингем развил бурную деятельность. Но откуда взять деньги? В дело были пущены все средства. Принудительный заем, объявленный после роспуска парламента, осуществлялся ни шатко ни валко. Судьи не желали наказывать непокорных (и вправду, юридические основания для подобных наказаний были весьма зыбкими). Несмотря ни на что, страх перед унизительными и зачастую суровыми санкциями сыграл свою роль, и «взносы» понемногу поступали, сопровождаясь возрастающей враждебностью населения, каковая дурно сказалась на популярности планируемой операции. Подумывали даже провести девальвацию денежных знаков, но в конце концов на подобную акцию не решились. Законно или незаконно взимали пошлину «на тонны и фунты». Карл I рассчитывал также продать свое серебро, заложить многие королевские земли (однако магистраты лондонского Сити решительно отказались дать согласие на заем в 100 тысяч фунтов стерлингов под залог драгоценностей короны). Деньги поступили также после захвата в Ла-Манше и в океане французских судов, поскольку добытые таким образом товары были, как мы уже упоминали, быстро распроданы.
Все эти меры вызывали в народе протест, критику, даже сопротивление, тем более что по обыкновению того времени обществу не разъяснялись цели проводимой политики. Поэтому англичане были убеждены, что сбор средств служит удовлетворению страсти к роскоши и личных амбиций ненавистного фаворита. Его освистывали на улицах, толпа кричала ему: «Убирайся! Уезжай и не возвращайся!» Нужно признать, что праздники, пиры со сменами блюд стоимостью 600 фунтов каждая, как бы они ни соответствовали придворным обычаям и дипломатическому этикету той эпохи, были особенно неуместны теперь, когда денег не хватало, а демобилизованные матросы и солдаты, не получив платы, в обносках и босиком с криками бродили по улицам Лондона и по деревням, вызывая жалость и гнев жителей.
Понятно, что в подобных условиях набор экипажей кораблей и армии для предполагаемой экспедиции проходил с огромным трудом. Людей записывали в солдаты насильно, они были плохо вооружены, совершенно неопытны, готовы дезертировать при первой возможности. Как и в прошлом году, морские и армейские службы работали беспорядочно и неэффективно: коррупция, небрежность, некомпетентность и даже откровенный саботаж… «Стыдно видеть, что Его Величеству так плохо подчиняются», – с
