признать, что он провел эту операцию достаточно грубо, почти как отправку военнопленных. Утром 9 мая государственный секретарь Конвей явился к королеве и сообщил ей от имени короля, что все французы, состоящие в ее свите, должны немедленно покинуть ее и будут отосланы обратно во Францию. Пока Генриетта яростно протестовала, ее фрейлин и слуг собрали во дворе Сент-Джеймсского дворца и усадили в уже ожидавшие их кареты, окруженные гвардейцами, как будто предстояло везти государственных преступников. Свидетели описывают вопли и слезы молодой женщины, к которой в это время пришел супруг. Она пыталась открыть окно, чтобы поговорить с соотечественниками, но король оттащил ее прочь, и она поранила руку; то было душераздирающее зрелище, но оно никак не повлияло на принятое решение.
Само собой разумеется, моментально отосланные в Париж сообщения (первым написал Тилльер, пребывавший под защитой своего дипломатического статуса) вызвали негодование в Лувре. «Женщины вопили, как если бы их везли на эшафот», – пишет непосредственный свидетель отец де Гамаш, один из капелланов королевы {329}. Ришелье, составлявший свои «Мемуары» много лет спустя, упоминает, что Генриетта Мария «испускала крики, способные пошатнуть скалы, бросалась на пол, обнимая колени короля, целовала ему ступни, напоминала об обещаниях, данных в брачном контракте, но все было напрасно» {330}. В обстановке обострения национальных и религиозных разногласий по обе стороны Ла-Манша подобные сообщения могли только окончательно испортить отношения между Францией и Англией.
Именно с этим эпизодом связана недатированная, часто цитируемая и многократно воспроизводившаяся записка Карла Бекингему. К сожалению, невозможно точно установить, была ли она написана до или после 9 августа: «Стини, я велю тебе завтра выгнать всех французов из Лондона. Если можешь, делай это деликатно, но без долгих разговоров; если не получится, применяй силу. Гони их, как диких зверей, пока они не сядут на корабли, – и пусть их заберет дьявол. Не отвечай мне, пока не исполнишь приказа. Твой верный, вечный и близкий друг, Карл R[ex]» {331}.
В связи с этой запиской встает вопрос о личной ответственности Бекингема за изгнание французов из дома Генриетты Марии. На этот вопрос нелегко ответить.
Нет сомнений в том, что главный адмирал не любил неуступчивое и враждебное к англичанам окружение королевы. В частности, против герцога с самого начала была настроена госпожа де Сен-Жорж. Она упорно возражала против того, чтобы подле королевы сидели английские дамы. Но несмотря на то, что Бекингем очень хотел, чтобы его мать, сестра и жена были приняты в свиту юной государыни, он ни в коем случае не был заинтересован – скорее наоборот! – в обострении отношений между Англией и Францией. Похоже, сам тон записки Карла указывает на уверенность короля в том, что Стини слишком затягивает исполнение приказа о высылке французов. Кроме того, многие свидетели указывают, что отношения между королевой и Бекингемом были «сердечными», то есть дружескими. Так что мы можем, не особо боясь ошибиться, приписать решение о высылке французов лично Карлу, хотя почти всем во Франции именно фаворит казался причиной разногласий в королевской семье.
Впрочем, высылка прошла куда более цивилизованно, нежели можно было подумать после сцены 9 августа. Приближенные слуги Генриетты получили подарки (госпожа де Сен-Жорж – драгоценности, стоившие 3 тысяч фунтов стерлингов; всего же было потрачено 11 тысяч серебряных фунтов, что, принимая во внимание состояние казны, отнюдь не мало, хотя французы сочли это мелочью). Король лично пришел в Сомерсет-Хауз поприветствовать французов перед отъездом. Ничего страшного не произошло, если не считать враждебных выкриков из толпы и камня, брошенного в госпожу де Сен-Жорж в Дувре и сбившего с нее шляпу.
Вскоре после этого Карл назначил фрейлинами королевы трех леди Бекингем, леди Денби, леди Гамильтон, леди Карлайл (ту, что была замешана в деле с бриллиантовыми подвесками). Генриетта Мария быстро привыкла к ним и даже с ними подружилась. В любом случае, изгнание французов привело к желаемой цели. Однако Людовик XIII не оставил этого без последствий.
После того как Ришелье послал в Англию не блиставшего дипломатическими способностями Бленвиля, следовало, ради воссоздания видимости дружбы между странами, отправить посла, который был бы птицей другого полета. Для выполнения столь деликатной миссии кардинал выбрал фигуру первого плана – знак внимания, которого Карл не мог не оценить, – человека, искушенного в том, что касается придворного этикета и не склонного к тому, чтобы позволять монахам, будь то ораторианцы или францисканцы, влиять на его поступки. Короче, то был маршал Бассомпьер.
Бассомпьер, давний товарищ Генриха IV, сердцеед, известный своими остротами, а также смелостью и учтивостью, обладал всеми достоинствами, чтобы понравиться в Лондоне. Вместе с тем подобная задача была не из простых. Карл столь же упорно настаивал на изгнании всех французов из окружения жены, сколь Людовик XIII на необходимости уважать пункты брачного договора.
Принятого в Лондоне 7 ноября 1626 года без особой пышности Бассомпьера сразу же навестил Бекингем, который заверил посла в своих наилучших чувствах и пообещал оказать поддержку при дворе. «Он просил меня не говорить королю о его визите, поскольку нанес его по собственному побуждению». Рассказывая об этом в своих «Мемуарах», Бассомпьер добавляет: «Я этому не верю» {332}. Что не помешало ему на следующий же день нанести Бекингему ответный визит в «невероятно красивом» Йорк-Хаузе. Он нашел герцога «разодетым столь пышно, как никто другой», после чего они «расстались добрыми друзьями».
Действительно, на этом этапе Бекингем был очень заинтересован в улучшении отношений с Францией. Он все еще мечтал о морской экспедиции против Испании, и нейтралитет Франции, раз уж нельзя добиться союза, был необходим. Поэтому герцог решил содействовать переговорам посла с королем, несмотря на сопротивление последнего. Карл I боялся, как бы во время первой официальной и публичной аудиенции Генриетта Мария «не повела себя экстравагантно и не расплакалась на глазах у всех». Ловкий Бассомпьер предложил ограничиться на этот раз протокольным обменом приветствиями, а обсуждение серьезных вопросов отложить до последующей частной аудиенции, на которой присутствовал бы только Бекингем. «Когда я сказал это, герцог обнял меня и сказал: 'Вы разбираетесь в таких делах лучше меня', – после чего, смеясь, попрощался со мной и отправился к королю, чтобы передать мое предложение. Король принял его и досконально все исполнил» {333}. Маршал явно обладал качествами, необходимыми профессиональному дипломату.
Щекотливым пунктом переговоров был вопрос об отце де Санси, исповеднике королевы, который был выслан в августе и которого она настоятельно требовала вернуть. Бассомпьер привез отца де Санси с собой, что очень не понравилось Карлу. Король потребовал немедленного отъезда священника, посол отказался. Переговоры начались не лучшим образом.
14 ноября Бассомпьера привели в галерею Хемптон-корта, где его ожидал король. «Он дал мне продолжительную и неблагосклонную аудиенцию. Он гневался на меня, а я, не преступая границ уважительности, отвечал ему в таком духе, что в конце концов, слегка уступая, добился от него многого». Маршал упоминает о поступке Бекингема, который шокировал его своей дерзостью, «если не сказать наглостью»: «Когда герцог увидел, как мы разгорячились, он встал между королем и мной и сказал: 'Не пора ли мне развести вас по углам?'» Разумеется, это дерзость, но скорее в глазах недавно прибывшего француза, нежели придворных, привыкших к тому, что король и фаворит афишируют свою близкую дружбу. В любом случае, этот эпизод показывает, что Бекингем не только не пытался ухудшить франко-английские отношения, в чем некоторые его обвиняли, но, напротив, стремился к примирению сторон.