математики установили, что траектория движения этой звезды необычайна, и народы с полным правом предположили, что от нее исходит опасность. Подобным этой комете, милорды, общины считают герцога Бекингема, у коего траектория движения весьма необычна, что мы и докажем Вашим милостям…» И дальше в том же духе.
Обвинение, до невозможности сумбурное и многословное, включало десять пунктов. Мы не станем перечислять и тем более комментировать их все. Некоторые из них, относившиеся к частностям и малозначительные, даже в ту эпоху воспринимались скорее как пересказ сплетен, нежели как политическое выступление. Мы вкратце остановимся лишь на тех, которые в исторической перспективе действительно могут помочь выяснить степень ответственности или виновности Джорджа Вильерса, герцога Бекингема.
Первый пункт – возможно, с нашей, сегодняшней, точки зрения он наиболее серьезен – это то, что фаворит имел слишком много титулов, чинов и обязанностей, которые один человек не в состоянии выполнять одновременно. В этом отношении поражает даже само перечисление титулов, приведенное Диггсом: «Герцог, маркиз и граф Бекингем, граф Ковентри, виконт Вильерс, барон Уоддон, главный адмирал королевств Англии и Ирландии, а также Уэльса, их доминионов и островов, города и области Кале [sic!], Нормандии, Гаскони и Гиени [sic!], генерал-губернатор морей и кораблей указанных королевств, генерал- лейтенант, адмирал, главный капитан и предводитель недавно созданных королевского флота и армии, главный конюший нашего владыки короля, лорд-хранитель, канцлер и адмирал Пяти Портов, констебль Дуврского замка, судья по вопросам лесов и охоты по эту сторону реки Трент, камергер Его Величества в его королевствах Англии, Шотландии и Ирландии, рыцарь высокочтимого ордена Подвязки».
Даже учитывая преувеличения (при чем здесь Кале, Нормандия, Гасконь и Гиень, отошедшие к Франции еще в XV и XVI веках?), трудно представить, чтобы подобное нагромождение должностей (и доходов) было совместимо с достойным выполнением соответствующих функций. В защитной речи Бекингем настаивал на том, что все эти назначения исходили от короля, а сам он никогда не плел интриг и тем более не платил за то, чтобы их получить. За одним исключением: он купил должность хранителя Пяти Портов (речь вдет о пяти портах на юге Англии, управление которыми не входило в юрисдикцию главного адмирала) именно для того, чтобы контролировать все побережье королевства в интересах общественной безопасности. Подобный довод в свою защиту, пусть даже нам он кажется слишком слабым, вполне оправдан с юридической точки зрения. Кроме того, сосредоточение множества должностей и чинов в одних руках не было в XVII веке исключительным явлением. Достаточно вспомнить Ришелье, Мазарини, Кольбера и Лувуа.
После этого в обвинительном акте речь шла о продажности. Якобы Бекингем заплатил графу Ноттингему 3 тысячи фунтов за должность главного адмирала, а лорду Зучу – тысячу фунтов за Пять Портов. Бекингему не стоило никакого труда доказать необоснованность этого обвинения. Он уже объяснил свои действия в отношении Пяти Портов. Что до графа Ноттингема, то речь шла просто о возмещении ему дохода, утраченного после отставки, и сделано это было с полного согласия короля.
Более тонким было обвинение в небрежении и некомпетентности в вопросах оснащения флота и охраны морей. Главный адмирал пояснил, что со времени назначения на этот пост по его приказу было построено и спущено на воду множество кораблей – и это правда, – но увеличение числа пиратов, как и недавнее появление «турок» вблизи английских берегов, не позволяют полностью искоренить эти бедствия. Все верно, однако подобным аргументом нельзя объяснить, почему так плохо была оснащена, снабжена продуктами и проведена экспедиция против Кадиса. На этот счет Бекингем не сказал ни слова. Как ни странно, обвинительный акт также удивительно деликатно отнесся к этому вопросу, хотя нам он кажется одним из основных.
Не будем останавливаться на кораблях, одолженных Франции, на захвате «Святого Петра» и других французских судов – об этом уже много говорилось. Не станем также разбирать темное дело о штрафе в 10 тысяч фунтов, наложенном на Ост-Индскую компанию (и полученном с нее) за некую противозаконную сделку на Ближнем Востоке. Этот вопрос потонул в тонкостях морского и торгового права, а личная ответственность Бекингема из всего этого не явствовала.
Напротив, нетрудно согласиться с обвинением в фаворитизме и непотизме, выдвинутым против герцога в связи с тем, что масса должностей и чинов перепала членам его семьи, большинство из которых этого не заслуживали. Конечно, таковы были нравы эпохи (вспомним братьев де Люиней или племянниц Мазарини, столь живо описанных сравнительно недавно Пьером Комбеско [67]), но ясно и то, что по этому вопросу защита Бекингема была весьма уязвима.
А теперь перейдем к ключевому и наиболее тяжкому обвинению, которое, несомненно, задевало за живое и фаворита, и короля: к тому, какую роль играл Бекингем в последние дни жизни короля Якова.
Рассказывая о болезни и смерти Якова I, мы уже упоминали пластырь и настойку, которые Стини предложил страдавшему королю. Разумеется, с того времени (ведь прошло уже больше года) зловредные слухи еще больше умножились и распространились. Тем не менее Диггсу потребовалась большая смелость, чтобы посметь сказать: «Будучи камергером, герцог, без всяких предписаний сведущих людей и даже вопреки официальной точке зрения врачей, пользовал Его Величество некими пластырями и некой настойкой, которые медикам неизвестны, позабыв при этом о своем долге и сердечном почтении, каковые он должен был испытывать по отношению к столь священной особе. Эти средства произвели столь неблагоприятное воздействие, что врачи отказались продолжать лечение Его Величества, пока пластыри и настойку не перестанут применять. […] Сам король, чувствуя себя все хуже, считал, что причиной ухудшения являлись указанные пластыри и настойка, что говорит о столь тяжком преступлении, что его можно охарактеризовать как измену и убийство. Я не стану долее распространяться на эту тему, щадя честь короля» {324}.
Подобное заявление было уже чересчур. Что имел в виду Диггс, упоминая о «чести короля»? Что Карл был сообщником убийцы своего отца? Во всяком случае, король понял это именно так. И не замедлил отреагировать.
После подобных обвинений можно было ожидать самой бурной кульминации. Она и прозвучала в конце концов из уст Джона Элиота, окончательно превратившегося в ожесточенного преследователя своего бывшего друга и покровителя.
Как мы видели, обвинительный акт кое-как соединил в одном тексте обвинения весьма общего и туманного характера (сосредоточение должностей в руках герцога, продажность) с мелкими придирками, а под конец сформулировал обвинение в убийстве {manslaughter). Речь Джона Элиота включает все эти пункты, обильно сдобренные риторическими фигурами и латинскими цитатами. Из этого следует, что лорды, перед которыми он выступал, знали классику куда лучше наших современников – по правде говоря, в это нетрудно поверить.
Основным аргументом Элиота было то, что прежде, чем Бекингема осудят судьи, его осудило общественное мнение, а следовательно, «доказательств не требуется». В наше время подобное выступление в суде привело бы к прекращению процесса. В 1626 году оно казалось убедительным. Затем последовали выпады, кажущиеся нам чересчур живописными: «Герцог – воплощение обмана и лжи. Его можно сравнить разве что со зверем, коего древние именовали 'Stellionatus', столь ужасным, столь грязным, что они не знали, как с ним обходиться». Распаляясь в собственном красноречии, Элиот выражал удивление, что подобное существо вообще может так долго жить и благоденствовать. «Не чудно ли то, что человек, столь опасный, столь жестоко злонамеренный, мог до сих пор безнаказанно злодействовать, ввергая страну в пучину нищеты и разрушения ради удовлетворения своих низких желаний и потребностей своих близких? Как совместить подобную ситуацию с благополучием государства и честью короля?» (Опять эта «честь короля», о которой упоминают по любому поводу!)
И в заключительной части своей речи Элиот пускается в долгие исторические сравнения,
