Месяцы между отказом от брака (ноябрь 1623 года) и официальным разрывом союза с Испанией (март 1624 года) прошли в борьбе двух партий за влияние на Якова I: с одной стороны, это были Бекингем и Карл, настроенные против Испании, с другой – испанские послы, старавшиеся помешать возвышению Бекингема и поссорить его с королем.

Хотя Стини повсюду публично высказывался против Испании, Яков велел ему принять в собственном доме чрезвычайного посла Бернардино де Мендосу, присланного испанским королем, чтобы попытаться спасти союз с Англией. Король велел Бекингему отнестись к послу с величайшей учтивостью (это было за несколько дней до окончательного отказа от брака). Поэтому Бекингем устроил в Йорк-Хаузе роскошный пир, на котором подали «дюжину фазанов, сорок дюжин куропаток и столько же перепелов», а перед этим состоялось представление «маски», – так что все вместе стоило 300 фунтов стерлингов ^{235}. Однако несколько дней спустя, в знак презрения, он отдал присланную ему Оливаресом расшитую одежду слугам, в то время как Карл поступил столь же нелюбезно, отдав прислуге фруктовые конфитюры, приготовленные для него инфантой ^{236}.

Яков I еще не мог покинуть Ройстон из-за подагры. Бекингем курсировал между Ройстоном и Лондоном, где в Сент-Джеймсском дворце жил Карл. Такая жизнь его утомляла. Он еще не полностью оправился от подхваченной в Испании лихорадки. В самый тяжелый для него момент, в апреле-мае 1624 года, он впал в депрессию и стал склоняться к тому, чтобы отказаться от борьбы. Подобное состояние продлилось недолго, однако нельзя не учитывать того, что плохое самочувствие в то время влияло на его действия, от которых зависела не только его собственная судьба, но и будущее Англии.

В каком-то смысле затворничество короля в Ройстоне укрепляло влияние Бекингема. Оно позволяло ему не допускать до государя лиц, настроенных в пользу Испании, и тем более испанских послов. Но сама по себе подобная ситуация могла в конечном счете обернуться против фаворита, поскольку его враги говорили, что он держит Якова в положении пленника, что никто не может явиться к королю, а Бекингем ведет себя как «диктатор». Как мы увидим, то были преувеличения, однако они были небезопасны, и в нужный момент ими могли воспользоваться испанцы.

На деле король Яков вовсе не был игрушкой в руках Бекингема, как утверждали его враги. Он по- прежнему желал сохранить добрые отношения с Испанией и сопротивлялся любому намеку на разрыв дипломатических отношений. «Не хочешь же ты, чтобы я на старости лет стал воевать с Испанией?» – стонал он ^{237}. 13 января 1624 года он принял испанских послов, которые не преминули заверить его в дружеских чувствах своего суверена и свалить на Бекингема вину за сложности, возникшие в отношениях между двумя странами. Но Бекингем был начеку.

Так постепенно складывалось то, что можно отныне называть политической позицией Бекингема. Конечно, он не стал гением политики, каковым в ту же эпоху был во Франции Ришелье. Однако он теперь уже не был и неопытным юношей, как в первые годы придворной жизни. Несмотря на короткий период влияния Гондомара, он никогда не чувствовал особой привязанности к Испании. Мы уже неоднократно убеждались в его симпатии к протестантской партии, настроенной против Испании. Поездка в Мадрид, оставившая самые скверные воспоминания, по сути утвердила его в изначальной позиции, которой способствовали его наставники Бэкон и Эббот.

Пользуясь поддержкой принца Карла, чья популярность также возросла, Бекингем задумал произвести полный переворот в английской политике – то есть в конечном счете вернуться к политике Елизаветы I, к союзу с протестантскими государствами Европы, в первую очередь с Нидерландами, к восстановлению в Англии законов против католиков, к сближению с Францией и войне против Испании. Будущее покажет, сколь много было в этой позиции иллюзий и неумения мыслить реалистически. Однако нет никаких сомнений в том, что подобные взгляды вполне соответствовали английскому общественному мнению и имели бы поддержку парламента, будь он опять созван.

Но именно по этой причине король не желал созывать парламент. Он с самого начала своего правления не ладил с палатой общин и старался обходиться без нее как можно дольше. Бекингем и Карл, напротив, понимали, что только при поддержке парламента им удастся восторжествовать, поскольку война с Испанией – главная цель их амбиций – не могла начаться без значительных кредитов, которые могли быть предоставлены только с согласия обеих палат.

Итак, политические дискуссии в окружении Якова I зимой 1623/24 года сконцентрировались на вопросе о созыве парламента. Мнения Тайного совета разделились: Бекингем, нервничавший все больше и больше, оскорблял советников, стоявших за мир, и в первую очередь Миддлсекса, который впоследствии припомнит ему это. Король все еще колебался.

Как и за три-четыре года до того, фаворит обратился тогда к своему старому другу Бэкону, удалившемуся в свое имение Горэмбери, и попросил его совета. «Католическая партия ненавидит Вас, – ответил философ. – Протестанты [читай: пуритане] тоже недолюбливают. Не доверяйте тем, кто подталкивает Вас к войне, потому что многие из них завидуют Вам и, если буря разразится, бросят Вас одного…

Поэтому действуйте осторожно, с осмотрительностью, подобно пчеле, у которой есть и мед, и жало» ^{238}. Нельзя назвать подобный совет ни особенно ясным, ни тем более указывающим выход.

Бекингем неустанно говорил королю: «Союз с Испанией – чистая иллюзия, потому что испанцы всегда стремились лишь погубить Англию» ^{239}. Военные действия в Нидерландах и в Германии подтверждали эту точку зрения: в Нидерландах испанцы наступали, и независимость протестантских Соединенных провинций оказалась под угрозой.

Наконец Яков I пошел на уступку. 28 декабря 1623 года он подписал распоряжение о созыве парламента, назначенного на 23 января. Впоследствии начало заседания было отложено до 19 февраля.