Семья Бекингема стала частью королевского семейства, которое, впрочем, в 1620 году состояло из одного принца Карла, если не считать двух шотландских кузенов Леннокса и Гамильтона. Последние никогда не играли роли «принцев крови» в том смысле, в каком это понималось во Франции [25], несмотря на то, что были в прекрасных отношениях с королем. Современники пишут, что во дворце Уайтхолл дети Вильерса «носились вверх и вниз по лестницам, как крольчата возле норы», или, согласно другому свидетельству, «как маленькие феи (like little fairies)» {93}.
Кэтрин стала «дорогой дочерью» короля. Он настоял, чтобы она находилась при нем. «Мое дитя, мой ученик и друг (My sweet dear child, scholar and friend), – писал он Бекингему, – не забудь, о чем я просил тебя: привези ко мне свою дорогую супругу, ибо я желал бы насладиться ее присутствием. Не забудь приехать ко мне сюда [в Теобальде] перед ужином. Твой старый поставщик посылает тебе козленка, а когда ты приедешь сюда, то получишь еще одного. P. S. Я посылаю тебе также трех фазанов, трех кроликов и большого зайца; всех их я убил собственной рукой» {94}. Король, принц Карл и супруг называли Кэтрин сокращенным именем «Кейт». «Дорогой папа» Джорджа относился к ней, как свекор к невестке. Она поверяла ему мельчайшие подробности своей жизни. «Я получила от Вашего Величества две банки сушеных слив и изюма, а также пирожки с фиалками и пулярок, за что покорнейше Вас благодарю. Должна сообщить вам, что намереваюсь в ближайшее время отнять от груди малышку Молли, поскольку думаю, что она достаточно подросла, и боюсь, что молоко у нее плохо переваривается. Я никогда не видела ребенка, который так мало любил бы молоко. Надеюсь, что она легко отвыкнет от груди…» {95} Часто супруги вдвоем подписывали свои письма королю: «Ваши дорогие дети и слуги Стини и Кейт».
Милость и любовь короля распространялась также на сестру Джорджа Сьюзан, ставшую леди Денби. Ее часто приглашали сопровождать брата и невестку, когда те ехали в Теобальде или другие любимые охотничьи замки короля.
И все-таки в семье Вильерсов был один человек, которого Яков недолюбливал: этим человеком была леди Бекингем, мать Джорджа, все более становившаяся корыстолюбивой интриганкой. Она писала сыну письма, полные недвусмысленных намеков: «Мой дорогой и любимый сын, когда я думаю о величии милости, оказанной Господом вдове и сироте, я искренне изумляюсь. Именно на тебя, любимый мой сын, в изобилии изливаются все эти милости […], в результате чего ты стал учеником и другом того, кто является пророком, нет: больше, чем пророком, – королем…» {96} К сожалению, нам неизвестны ответы Джорджа на послания такого рода.
Вскоре распространился слух, что графиня-мать принимает подарки за ее заступничество перед сыном. «Я думаю, – сострил на эту тему Гондомар, – что Англия весьма скоро обратится в католичество, ибо мать почитают здесь больше, чем сына» {97}. Эта решительная дама не брезговала и настоящим мошенничеством. Рассказывали о ее наглой попытке завладеть золотой цепью из наследства королевы Анны, которую король даровал леди Леннокс. Эта попытка жалким образом провалилась и так сильно возмутила принца Карла, что он потребовал – правда, безрезультатно, – чтобы жадной графине было запрещено появляться при дворе {98}.
Леди Бекингем усугубила неприязнь двора тем, что в 1622 году приняла католичество. Обстоятельства этого обращения столь колоритны, что стоит о них рассказать.
Графиня уже давно питала склонность к наиболее «католицизированной» форме англиканства. Она поддерживала тесную связь с деканом Уильямсом, чье честолюбие нам известно. Злые языки даже поговаривали, будто она стала его любовницей, однако, по словам Артура Уилсона, Уильямс был евнухом. Как знать?
Правда, еще в большей степени, нежели богословие Уильямса, леди Бекингем привлекало богословие римское. Получив согласие короля, она решила облегчить свое сердце. Состоялся диспут, на котором англиканство представлял молодой священник епископ Сент-Дэвидский Уильям Лод, а католичество – иезуит отец Фишер. Отчет об этом диспуте был впоследствии опубликован самим Лодом, из этой публикации мы о нем и узнали {99}. Леди Бекингем желала выяснить, какая из двух церквей является «истинной, непорочной и открытой», способной гарантировать своим последователям вечное блаженство. «Дама спросила епископа [Лода], получит ли католик спасение. Он ответил, что да… […], а иезуит добавил, что не существует никакой другой веры, способной даровать спасение, кроме веры римской». Этот аргумент оказался решающим – леди Бекингем перешла в ряды «папистов». Король был в ярости.
Несмотря ни на что, Бекингем никогда не позволял, чтобы его мать беспокоили или критиковали. Возможно, он и сам считал ее назойливой, однако никогда не показывал этого. И ни Яков, ни принц Карл не осмеливались лишать своего расположения слишком активную госпожу матушку.
В отличие от своего предшественника Сомерсета, Джордж был искренне благодарен королю за его благодеяния. Ничто не дает оснований сомневаться в подлинности чувств, выражаемых им в письмах (независимо от того, что стиль той эпохи может показаться современному читателю преувеличенно цветистым): «Дорогой папа и крестный, я не знаю, следует ли мне сначала выразить Вам мою благодарность за бесчисленные благодеяния или мою печаль по поводу того, что, как мне известно, Вы прикованы к постели. Лишь знание того, что у Вас нет иной болезни, кроме болезни ноги [26], может послужить мне утешением, и теперь я надеюсь, что следующее Ваше письмо сообщит мне, что Вы уже ходите…» {100} Или другой фрагмент: «Все, что я могу сказать, это то, что я люблю Вас столь естественно и столь глубоко уважаю Вашу мудрость и Ваш опыт, превышающие мудрость и опыт других людей, что если бы весь мир оказался на одной стороне, а Вы – на другой, я во всем подчинялся бы Вам и, если нужно, пошел бы против всего мира» {101}. Подобные изъявления любви, признательности и восхищения, равно как и проявления любви «дорогого папы», продолжались вплоть до самой смерти старого короля. Мы приведем тому еще немало примеров.
Уверенный в дружбе и благосклонности государя – каковые, по сути, никогда не иссякали, за исключением нескольких случаев, когда они были ненадолго омрачены (об этом мы еще расскажем), – Бекингем окончательно утвердился в роли важного вельможи и высокопоставленного чиновника, признанного не только в Англии, но и за границей.
Его состояние было весьма значительным и постоянно росло за счет королевских даров и, надо признать, также за счет подарков от тех, кому фаворит оказывал поддержку. Таковы были нравы эпохи, но в данном случае нет оснований говорить о продажности, поскольку все (или почти все) современники признавали, что Бекингем был готов замолвить словечко перед королем только за тех претендентов на должности, чьи порядочность и компетентность не вызывали сомнений. Даже когда в 1626 году парламент
