Весной и летом 1620 года была приведена в боевую готовность огромная баварская армия под командованием выходца из испанских Нидерландов Тилли.

Однако в двух вопросах еще не было ясности: как поведет себя тесть пфальцского курфюрста, король Англии? И главное: как отреагирует самый могущественный государь Европы, кузен Фердинанда, имеющий общую границу с Пфальцем в своих нидерландских владениях, – король Испании? В течение всего 1620 года европейская дипломатия ломала голову над этими загадками.

Фридрих, находившийся в Праге, осознавал грозящую ему опасность. В январе 1620 года он направил к своему тестю посла барона Дону (Dohna) с просьбой о помощи. Дона был высокомерным, раздражительным и не понравился Якову. Венецианский посол Джироламо Ландо так описывает в письмах к дожу непростые отношения между королем и посланцем его зятя: «Я – старый король, – говорил Яков, – и у меня нет намерения позволять молодому человеку давать мне указания». Однако Бекингем, чувствительный к давлению английского общественного мнения, желавшего вмешательства в конфликт на стороне Фридриха, упрашивал «дорогого папу»: «По многим признакам становится ясно, – пишет тот же венецианец, – что король постепенно склоняется к тому, чтобы удовлетворить просьбу [Бекингема], однако опасается, что в таком случае порвется нить переговоров с Испанией, за которую он цепляется» ^{108}.

На деле, Гондомар пустил в ход все свои дипломатические таланты, чтобы помешать Англии взяться за оружие. Все же ему не удалось помешать формированию в марте небольшого экспедиционного корпуса волонтеров, командование которым было поручено ветерану голландских войн сэру Хорасу Веру. Не удалось также воспрепятствовать подписке в пользу Фридриха, по которой Бекингем обязался предоставить тысячу, а принц Карл – 5 тысяч фунтов стерлингов. Вместе с тем Яков был убежден, что, пока он сам сохраняет нейтралитет, Испания не решится на военное вторжение в Германию. То была великая иллюзия: в марте Филипп III и Фердинанд заключили тайное соглашение, а в конце августа мощная испанская армия, сформированная в Бельгии под командованием знаменитого генерала Спинолы, перешла германскую границу и вторглась в Нижний Пфальц.

Пфальц (или Палатинат), наследственное владение Фридриха, состоял из двух отдельных частей, обе из которых были весьма уязвимы: Нижний Пфальц располагался на Рейне, его столицей был Гейдельберг; Верхний Пфальц представлял собой небольшую территорию в 200 километрах к востоку, на границе с Баварией и Чехией.

Яков I возмутился. Он-то верил и повторял это Доне, «что Испания не нападет на Пфальц и что сам он [Яков] выступит посредником, дабы уладить конфликт мирным путем» ^{109}. Вторжение в Нижний Пфальц выставило короля в неблаговидной роли глупца и предателя. Он объявил, что «никогда более не сможет доверять испанцам и что, если потребуется, лично отправится воевать, чтобы защитить свою дочь и зятя. А стоит ему взяться за меч, его уже нелегко будет заставить вложить оружие в ножны» ^{110}.

Бекингем ликовал. Он с самого начала стоял за участие в конфликте. Он говорил всем, что Гондомар обманул короля, поручившись за нейтралитет Испании. Гондомар как кастильский дворянин выразил протест. Он потребовал, чтобы Бекингем доказал свое обвинение. И был прав: разговаривая с Яковом, он всегда избегал столь категоричных заявлений. Бекингему пришлось отступить, и 2 октября он публично признал, что «Его Светлость [испанский посол] никогда не утверждал, что Испания не вторгнется [в Пфальц], а, напротив, всегда предупреждал Его Величество [Якова I] о такой опасности». Яков подтвердил это заявление и сказал, что Гондомар вел себя «как честный и преданный слуга своего государя» ^{111}. В результате за Бекингемом укрепилась репутация двурушника, что было несправедливо, или легкомысленного человека, что, по правде говоря, недалеко от истины.

И опять же именно Бекингему король поручил изложить Гондомару позицию Англии в конфликте. «Его Величество не может признать, что подданные имеют право распоряжаться короной своей страны и, забрав ее у законного государя, передать другому лицу. Только иезуиты способны притязать на подобное право. Однако [в том, что касается Пфальца] Его Величество настаивает, что его внуки являются наследными владельцами этих земель и лишение их прав несправедливо и неразумно, ибо они не отвечают за действия отца. Теперь, когда произошло вторжение в Пфальц, сама природа требует, чтобы Его Величество использовал все законные средства, дабы им помочь» ^{112}.

В то же время Яков I направил к зятю двоих посланников – сэра Эдварда Конвея и сэра Ричарда Уэстона, – чтобы начать переговоры с императором. Это был абсолютно нереалистический политический ход, поскольку никто не сомневался, что Фердинанд согласится только на полную капитуляцию, к которой ни Фридрих, ни его жена, ни чешские протестанты не были готовы.

К тому же уже заговорили пушки. В то время как Спинола на западе шаг за шагом завоевывал Нижний Пфальц, а Хорас Вер и его маленькое английское войско оказывало героическое, но бесполезное сопротивление, баварская армия Тилли вторглась в Чехию и уже подошла к стенам Праги.

Вечером 8 ноября 1620 года, когда Конвей и Уэстон ужинали у короля Фридриха в градчанской крепости, их трапезу прервал гонец, который, с трудом переведя дыхание, сообщил, что чешская армия только что разбита в двух милях отсюда, подле Белой горы (Bila Нога). Фридрих, Елизавета и английские послы едва успели бежать. Царствование «короля на одну зиму» завершилось.

Катастрофа у Белой горы полностью изменила соотношение сил. Фридрих и его жена проехали через всю Германию, и никто не пожелал предоставить им убежище. В конце концов они оказались в Голландии, где были приняты штатгальтером Морицем Нассауским, но потеряли какую-либо возможность влиять на политику. Елизавета писала Бекингему тревожные письма: «Прошу Вас, используйте все Ваше влияние на короля, чтобы добиться от него помощи нам; ведь он всегда утверждал, что не потерпит, чтобы у нас отняли Пфальц. Я возлагаю все надежды на Вашу любовь ко мне» ^{113}.

Дело в том, что в то время Бекингем был полностью на стороне Фридриха и Елизаветы. Однако прижатый к стене король Яков еще более, чем когда-либо, мучился сомнениями.