Вся ты нынче грязная, дикая и темная.Грудь твоя заплевана, сорван крест в толпе.Почему ж упорно так жизнь наша бездомнаяРвется к тебе, мечется, бредит о тебе?!Бич безумья красного иглами железнымиВыколол глаза твои, одурманил ум.И поешь ты, пляшешь ты, и кружишь над безднами,Заметая косами вихри пьяных дум.Каждый шаг твой к пропасти на чужбине слышен нам.Смех твой святотатственный — как пощечин град.В душу нашу ждущую в трепете обиженном,Смотрит твой невидящий, твой плюющий взгляд…Почему ж мы молимся о тебе, к подножиюТрупами покрытому, горестно склонясь?Как невесту белую, как невесту БожиюЖдем тебя и верим в кровь твою и грязь?!1922
«В этом городе железа и огня…»
В этом городе железа и огня,В этом городе задымленного дня,Жизнь, тяжелыми доспехами звеня,Оглушила злыми смехами меня.Как мне жить среди одетых в камень душ,Мне — влюбленному в березовую глушь?Как найти в чаду гниющих лужСолнца южного живительную сушь?Я принес из неразбуженной страныКапли рос с цветов ковыльной целины,Лепет роз, лучи ленивые луны,Мельниц скрип в плену бессильной тишины…Все обуглил этот город и обнесСетью проводок и каменных полос.Как мне жить в пучине грозных гроз,Мне — влюбленному в безмолвие берез?!Петербург, 1922
«Никто не вышел ночью темной…»
Никто не вышел ночью темной,Не вспыхнул мутный глаз окнаЗрачком свечи, когда бездомноК Тебе сегодня постучаласьТвоя двадцатая весна.Никто не вышел. ОставаласьГлухой заржавленная дверь.Будить ли мрак ты побоялась,Иль было в жизни слишком многоВесной принесенных потерь?Снег талый капал с крыш, и строгоСчитала капли тишина.Подснежник бросив у порога,Ушла с заплаканной улыбкойТвоя двадцатая весна.Петербург, 1922
Новый год
Никакие метели не в силахОпрокинуть трёхцветных лампад,Что зажёг я на дальних могилах,Совершая прощальный обряд.Не заставят бичи никакие,Никакая бездонная мглаНи сказать, ни шепнуть, что РоссияВ пытках вражьих сгорела дотла.Исходив по ненастным дорогамВсю безкрайнюю землю мою,Я не верю смертельным тревогам,