время экспедиции. И, наверное, даже неэтично подозревать в чем-то Альбанова, нашедшего простой, безжалостный для себя и, вероятно, единственно возможный способ покончить с этой несовместимостью. Или, как об этом точно и жестко сказал в свое время Валентин Иванович Аккуратов: «Обреченность того похода одиночки по страшному в своем коварстве льду океана они понимали оба. Это было приговором к смерти, но, ослепленные гневом, другого выхода они не видели». Нет ничего проще и безнравственней объяснять, чем более судить поступки людей, полтора года находящихся в ледовом плену на грани жизни и смерти, комнатной логикой, когда тебе ничто не угрожает. Все дело в обыкновенной психологической несовместимости, осложненной болезнями и неведомым будущим, И, разматывая загадочный клубок этой несчастной экспедиции, может, даже неэтично пытаться до конца разгадывать мелочные детали этих ссор, все равно к главному мы ничего не добавим. Разумеется, Альбанову было неприятно вспоминать об этих горьких минутах, и, разумеется, задним числом он чувствовал себя виноватым — и казнил себя, и снова все перебирал в своей памяти, и снова казнил себя, даже, может, даже в том, в чем совершенно не был виноват.

Что гадать — ведь о главном он честно и прямо, не оправдывая себя, сказал в своих «Записках…».

«Что за причина была моей размолвки с Брусиловым? Сейчас, когда прошло уже много времени с тех пор, когда я спокойно могу оглянуться назад и беспристрастно могу анализировать наши отношения, мне представляется, что в то время мы оба были нервнобольными людьми. Неудачи с самого начала экспедиции, повальные болезни зимы 1912/13 года, тяжелое настоящее положение и грозное неизвестное будущее с неизбежным голодом впереди — все это, конечно, создавало благоприятную почву для нервного заболевания. Из разных мелочей, неизбежных при долгом совместном житье в тяжелых условиях, создалась мало-помалу уже крупная преграда между нами. Терпеливо разобрать эту преграду путем объяснений, выяснить и устранить недочеты нашей жизни у нас не хватило ни решимости, ни хладнокровия, и недовольство все накоплялось и накоплялось. С болезненной раздражительностью мы не могли бороться никакими силами, внезапно у обоих появлялась сильная одышка, голос прерывался, спазмы подступали к горлу, и мы должны были прекращать наше объяснение, ничего не выяснив, а часто далее позабыв о самой причине, вызвавшей их. Я не могу припомнить ни одного случая, чтобы после сентября 1913 года мы хоть раз поговорили с Георгием Львовичем как следует, хладнокровно, не торопясь скомкать объяснение и разойтись по своим углам. А между тем, я уверен теперь, объяснись мы хоть раз до конца, пусть это объяснение сначала было бы несколько шумным, пусть для этого нам пришлось бы закрыть двери, но в конце концов для нас обоих стало бы ясно, что нет у нас причин для ссоры, а если и были, то легко устранимые, и устранение этих причин должно было служить всеобщему благополучию. Но, к сожалению, у нас такого решительного объяснения ни разу не состоялось, и мы расставались, хотя и по добровольному соглашению, но не друзьями…»

Не умалил ли подвиг Альбанова полуторатысячекилометровый переход к Северному полюсу на лыжах научно-спортивной экспедиции «Комсомольской правды» под руководством Дмитрия Шпаро? Более поздние экспедиции, в том числе и одиночные?

Нет, не умалил и не умалили! Ни в коем случае. Люди под наблюдением медиков и психологов специально готовились к этим переходам, как я уже говорил, не просто готовились, а как в случае с экспедицией Шпаро, — целых десять лет! А главное — они всегда знали, что к ним всегда может прийти помощь. А эти — никогда в жизни не собиравшиеся в подобный поход, — с никудышным снаряжением, — даже защитные очки из простого бутылочного стекла, с никудышным продовольствием, которое — на весь путь! — нужно было нести с собой. Больные неизвестной болезнью, не тренированные, измученные двухгодичным неведением, без каких-либо карт. По себе, по своим скромным дорогам по местам, человеком еще мало обжитым, знаю: психологически те дороги самые тяжелые, когда не можешь надеяться ни на чью помощь.

Мало того — не будь ледового похода Альбанова, может, и не стало бы ледового перехода к Северному полюсу Шпаро. Может быть, не было бы других подобных переходов. Ничто так не поучительно, как горький опыт твоих предшественников. Кстати, позже я получил письмо от Дмитрия Шпаро, в котором он писал, что «Затерянные во льдах» Валериана Ивановича Альбанова он перечитал еще раз перед самым походом к полюсу.

— Но самое невероятное меня ждало впереди. Мне неожиданно позвонила Ирина Александровна.

— Знаете, — сказала она, — тут еще одно письмо есть, дальней нашей родственницы. Его получил журнал «Вокруг света» как отклик на публикацию Алексеева и Новокшонова «Как погибла „Св. Анна“?..». Его принес мне один из авторов. Дмитрий Анатольевич Алексеев. Я вам его прочитаю.

Она медленно стала читать, и я вдруг почувствовал под сердцем легкую слабость:

«Уважаемый товарищ редактор! Пишу Вам вот по какому поводу: в номере восемь за 1978 год Вашего журнала есть статья „Как погибла „Св. Анна“?..“ Речь в ней идет о моих родственниках. Мой дед, учитель Псковской мужской гимназии И. Ф. Жданко, был в родстве с генералом Жданко. Степени родства я не знаю, но, кажется, Ерминия (правильно: Ермина) Александровна приходится мне двоюродной теткой. Родственных связей между обеими семьями не было почти никаких — слишком велика была разница в общественном и имущественном положении, но одна из моих родных теток, Александра Ивановна Жданко, была более-менее дружна с Ерминой.

О „Св. Анне“ и ее участии в экспедиции мне слышать не приходилось, но вот вскоре после войны тетя Саша была в Риге у другой нашей дальней родственницы, уехавшей в Ригу в 1918 году, и та ей рассказала, что незадолго до войны, году в 1938–1939 в Ригу приезжала Ермина Брусилова не то с сыном, не то с дочерью, теперь уже не помнит, и что живет она где-то на юге Франции.

Н. Молчанюк».

— Но это же невероятно! — смог выдохнуть я.

— Подождите, я прочту вам второе письмо, дополняющее это: «Я увиделась с тетей Сашей после войны только в 1953 году. Она рассказывала о поездках в Ригу и вскользь упомянула, что Жигулевичи говорили, что за год-полтора до войны Ермина Брусилова приезжала в Ригу, не то с дочерью, не то с сыном, и что живет она теперь где-то на юге Франции. К большому моему теперешнему огорчению, я не поняла тогда всей сенсационности этого сообщения, да и сама тетя Саша не придала этому большого значения: приезжала и приезжала, а почему бы и нет? Думаю, что ни о судьбе экспедиции (если и вообще знала о ней), ни о судьбе генерала Жданко после революции тетя Саша вообще ничего не знала. Но вот фамилия — Брусилова — у нее не вызвала удивления, видимо, о ее замужестве или возможном замужестве тетя Саша знала. На мой вопрос: „Как — Ермина Брусилова? Это та самая Ермина?“ — тетя Саша ответила: „Ну да, та самая“».

— Если верить всему этому, получается, что «Святая Анна» все-таки вышла на чистую воду.

— Получается… Но в это очень трудно поверить.

— Если в 1915 году, как предсказывал Альбанов и как показывали расчеты, она освободилась изо льдов… Шла мировая война — домой они не могли вернуться. А потом революция, гражданская война… Но неужели за все эти годы Ерминия Александровна не искала своих родственников?

— Не знаю, — вздохнула Ирина Александровна. — Тут что-то не так. В то же время тогда было, наверное, не просто узнать о судьбе родственников. К тому же мы жили уже не в Нахичевани.

— Но в 1939 году в Риге — неужели она бы не попыталась узнать у тех же Жигулевичей о судьбе родственников? И тут бы волей-неволей возник разговор об участии в полярной экспедиции. Потом как-то же нашла она Жигулевичей, хотя они уехали в Ригу только в 1918 году, то есть уже после ухода Ерминии Александровны в экспедицию. А Брусилов, почему он не искал?

— Складывается впечатление, что Георгий Львович умер, может, даже еще на судне. А большинству, норвежцам, и незачем было рваться в Россию.

— Да, загадка..

— Была у нас, правда, еще одна Ерминия Александровна, дальняя родственница. Она жила в Югославии. Но она, по-моему, не могла быть знакома с нашими рижскими родственниками, никак не могла. Потом совершенно исключено, чтобы она стала Брусиловой…

Несколько дней я не мог прийти в себя от этой ошеломляющей версии. Действительно, что-то тут не так. Пусть так сложилась судьба, что она осталась во Франции, но неужели за все эти годы она ни разу не