Увы! Чернокудрая девочка очень хорошо понимала значение этой фразы.
— Теперь ты поняла меня, надеюсь? — произнес над нею все тот же неуловимый голос и тут же добавил уже значительно мягче.
— Лина, дитя мое, отдай этой скверной девчонке ее чулки и башмаки.
И в тот же миг, как по щучьему велению перед Южаночкой очутилась ее исчезнувшая обувь. Не смущаясь присутствием в зале «чужеземок», Инна тут же опустилась на паркет и стала медленно натягивать чулки на свои стройные ножки. А кругом нее шумели и волновались, и «свои», и «шестые», и «пятые», словом, все младшее отделение N-ского института.
— Нет, желала бы я знать имя той предательницы, которая выдала Палтову-бедняжку?
— Ведь это такая подлость, — горячась, говорила Маша Ланская, прослывшая за образец безупречной честности среди подруг.
— Что за гадость. Неужели такой Иудушка может найтись среди институток, — хорохорилась Гаврик.
— А я догадываюсь, месдамочки, кто сделал это! — ничуть не смущаясь присутствием в зале классной дамы, крикнула Верховская.
— Я знаю имя предательницы! — крикнула она еще раз, посмотрев на Фальк.
Белобрысая Лина покраснела и испуганно посмотрела на тетку. Последняя, как бы угадывая ее молчаливую мольбу, засуетилась сразу, забила в ладоши и закричала на всю залу по-немецки:
— Седьмые, становитесь в пары! Ступайте готовить уроки. Скорей! Скорей.
— Фальк! Вот кто сделал это! — неожиданно выкрикнул голос Верховской, и необычайный шум сразу поднялся в зале после ее слов.
— Фальк — предательница! Фальк — ябедница! Фискалка, фискалка. Прочь от нас, Фальк! Какая подлость! Какая низость! Вон! Вон! Мы ненавидим тебя! Фальк! Шпионка! Доносчица! Дрянь!
— Молчать! Сию минуту молчать! Лина Фальк никому ничего не доносила! Вы, кажется, все с ума сошли сегодня. Я буду жаловаться вашим дамам, шестые и пятые, что вы не умеете себя вести. А маленькие, извольте сейчас же строиться в пары и марш в коридор!
И госпожа Бранд снова захлопала в ладоши.
— Mesdames! He сметь разговаривать с Фальк, пока она не искупит перед нами своего подлого поступка! — кричала Гаврик.
— Гаврик! Я записываю тебя, за дурное поведение и завтра без приема, — проговорила г-жа Бранд, спешно вынимая маленькую книжечку из кармана и что-то отмечая в ней карандашом.
Через две-три минуты «седьмушки» двумя ровными шеренгами выходили из зала, предводимые Крысой, а позади них плелась Фальк.
Девочки как-то разом отшатнулись от нее, и никто из них не хотел идти с доносчицей в паре.
Ненастный, сумрачный день. С утра валит хлопьями снег, и все небо обложено серой пеленою. Дежурившая в этот день Анна Васильевна зябко кутается в теплый вязаный платок. Утром институток водили в церковь. Батюшка, еще молодой симпатичный священник из академиков, прочел проповедь о том, что люди должны любить друг друга и поддерживать друг друга в горе и несчастье, стоять друг за друга горой.
Гаврик и Инна молча переглянулись.
— Не то что Фальк! Она всех ненавидит! — прошептала первая из девочек.
— Где она — Фальк? Отчего ее нет в церкви? — осведомилась Инна.
— Она лютеранка. Они с Милькой поехали в свою церковь молиться, — поспешила пояснить Южаночке Даня Верховская, ее соседка с левой стороны. И, помолчав немного, проговорила еще тише, но с таким торжествующим выражением в лице, которого у нее до сих пор еще не замечали подруги.
— Слушай, Южаночка! Слушай, Гаврик! Что батюшка говорит… Поняли? А? Надо положить душу 'за други своя'. Ну, вот я и придумала сейчас, как мне за вас обеих сегодня душу положить. Вы обе наказаны Милькой, и ты, Южаночка, и ты, Гаврик. Вот и я накажу себя заодно с вами. Страдаете вы, пострадаю и я. Мне это будет и сладко, и приятно! И горе, и радость пополам! Я тоже не пойду сегодня в прием к маме, уж терпеть и страдать, так уж всем вместе! — заключила милая девочка и, опустившись на колени, стала усердно отбивать земные поклоны, касаясь паркета своим белокурым вихром.
После службы институткам дали 'парадный обед': кулебяку с рисом, тетерьку с вареньем и кондитерские пирожные, все это полагалось девочкам по воскресным дням.
За обедом Южаночка, однако, не притронулась ни к одному блюду. Даже любимое ею пирожное не произвело на девочку никакого впечатления. С потускневшими глазами сидела она за столом.
Сейчас зазвенит колокольчик, возвещающий начало приема. Сейчас по лестнице поднимутся родственники в зал. Сейчас побегут туда радостные девочки на свидание к родным, а она, Южаночка, не увидит своего дедушки! Ее наказала Бранд. Наказала самым чувствительным для нее образом. Что-то мучительно стискивало сердце
Южаночки, что-то подступало ей к горлу и щекотало его. Что-то затемняло глаза, мешая смотреть. О, если бы она умела плакать!
Она едва добрела до класса, опустилась на скамейку и, подняв крышку своего пюпитра, юркнула в него курчавой головой.
— Инна! Южаночка! Палтенок! Ты, кажется, собралась реветь? — И вторая голова, но уже не кудрявая, а стриженая, круглая как шарик, скрылась под Инниным пюпитром.
— Нет, я не реву, Гаврик. Но если б только знала, Гаврюша, милая, как мне тяжело и больно.
— Знаешь, Инок, горю грустью не поможешь. Вон и Даня тоже думает. Наша добровольная мученица Даня. Давайте же облегчим себе нашу пытку. Давайте в крестики играть или в перышки. Во что хочешь? — стараясь быть веселой и развязной, утешала Гаврик свою притихшую подружку.
— Нет, я лучше принесу бирюльки. У Ланской бирюльки есть. Маша, одолжи нам твои бирюльки на этот час только, — засуетилась Даня и, подпрыгивая на одной ножке, помчалась добывать игрушку.
Как раз в эту минуту зазвенел дробным звуком колокольчик. Болезненно отозвался этот звук в сердце Инны. Это был звонок, призывающий к приему.
— Сейчас. Сейчас придет дедушка. Дежурная вызовет меня, а я не выйду к нему, не выйду. Боже мой! Господи! Что он только подумает обо мне, милый!
— Вот бирюльки принесла. Сейчас играть будем. Да не кукситесь вы, пожалуйста, Гаврик… Инна… Не могу же я одна веселиться за всех троих, — послышался голос Дани.
— Нет, нет, мы ничего! — в один голос отвечали ей девочки.
Игра началась. Но нечего и говорить, что она не принесла ни малейшей радости играющим. Руки дрожали, глаза то и дело обращались к дверям, в которых показывалась дежурившая на приеме «шестушка», прибегавшая вызывать к посетителям ту или другую из седьмых.
Сердце Южаночки то болезненно билось, то сжималось с чувством почти физической остроты.
— Сейчас! Сейчас! Сейчас «шестушка» прибежит за мною, непременно сейчас! — томилась Южаночка, и даже капельки пота выступили на ее похолодевшем лбу.
И точно в подтверждение этих мыслей широко распахнулась классная дверь, и звонкий детский голос дежурной шестой весело крикнул с порога:
— Новенькая! Палтова! К вам пришли. Ступайте в прием!
Инна вскочила. Лицо ее вспыхнуло. Глаза заискрились. Она весь мир, казалось, забыла в эту минуту.
— Дедушка! Дедушка! — вырвалось из ее рта. Вдруг она бессильно опустилась как подкошенная обратно на скамейку.
Наказана! Она — наказана! Ей нельзя идти к дедушке! Ее не пустят к нему!
— Только не плачь! Только не плачь! — услышала она в тот же миг трепетный голос Дани у своего уха. — Фальк, как филин, глаза выпучила, на нас глядит. Не надо давать торжествовать этой дряни.
— Да. Не надо давать ей торжествовать. Не надо! — точно во сне повторяла Южаночка.
— Палтова! — услышала она голос классной дамы, сидевшей на кафедре и о чем-то тихо
