как появление чувства означает прорыв к искренности, отбрасывание всех манер, выход на свободу того, что человек 'чувствует на самом деле'. Проблемы человеческих контактов между черными и белыми, между революционерами и представителями истеблишмента достигли такой степени непримиримости, при которой манеры могут вызвать только смех. Пренебрежение манерами в исторические периоды насилия выявляет различие между чувством и аффектом. (Хотя нельзя утверждать, что чувство не может стать проводником агрессии, жестокости, промывания мозгов или исполнения законов военного времени.)

Манеры, в лучшем случае, могут оказать сопротивление только аффектам, но не чувству. Чувства, кажущиеся в сравнении с манерами, слишком личными, выявляют их неадекватность, утрату ими связи с целями, для достижения которых они появились. Но манеры, как уже отточенные временем, так и только что рожденные, придают чувству форму, в которой оно может быть понято и воспринято. Они предоставляют каналы для передачи чувств. Даже такие проявления отрицательных чувств, как оскорбление и раздражение, могут быть выражены в приемлемой манере. Искусно используя их, мы способны вызвать оцепенение, унизить, обидеть, высмеять, или, покрасовавшись, вызвать зависть. То, что манеры со временем становятся все суше, что они отражают только персону человека, что они становятся слишком изысканными и утрачивают содержательность и связь с чувствительностью, — все это лишь подтверждает начальный тезис данной главы: чувствующая функция находится в состоянии распада. Обычным признаком психологического распада является расщепление на полярные части. На одном полюсе мы имеем грубые, но наполненные содержанием чувства, а на другом — манеры, лишенные всех своих функций, кроме функции самозащиты.

Для нового открытия архетипического значения манер как необходимых и жизнеспособных каналов, а не защитных крепостных рвов, восстановим их ритуальность и придадим каждодневным небрежным действиям характер церемонии. Тогда мы прочувствуем простейшие аспекты обычного образа жизни и будем знать, как следует себя вести и чего можно ожидать. Манеры дадут нам образы действий. Без них мы должны тратить время на придание каждому необычному событию соответствующей формы или отказываться от всех чувственных усилий, отдав их под опеку демократической общности чувств, которая всегда поможет 'понять, что я имею в виду'. ('Всеобщий хаос сознанья /сумятица чувств' — разве Эллиот не относил эти строки к распадающимся манерам?) Навязчивая тревога, с которой мы встречаем ежедневно возникающие проблемы чувств (к выгоде рекламодателей и различных советчиков, наживающихся на нашей нерешительности), — вот результат того, что формы выражения наших чувств ушли в область бессознательного. На место отжившего ритуала приходят бессознательные навязчивые импульсы.

Манеры архетипически связаны с нуминозностью; в их содержание входит и отношение к власти. Наиболее разработанную форму они имеют в местах сосредоточения власти: в церкви, в армии, в правительственных учреждениях. А также там, где происходит соревнование или существует риск: в суде, в спорте, на борту корабля, в операционной хирурга. Обычно манеры ассоциируются с ошибочным представлением о церемонии как о чем-то безжизненном, искусственном. Но «инсценированность» манер демонстрирует нуминозность всей жизни — архетипическую власть, которая, подобно Богам, присутствует в каждой ситуации, драматизируя ее. Следовательно, оживляя манеры, мы могли бы вернуться к архетипическому смыслу общественных ситуаций, менее личному и более нуминозному, когда все, что мы говорим и делаем, благодаря ритуалу, выходит за границы нашей индивидуальности.

Манеры являются частью приспособления. Как можно прочесть у Юнга, экстравертное чувство первоначально направлено на достижение согласия, договоренности, компромисса. Внешние ценности легко распознать и к ним легко приспособиться. Приспособление использует такие чувственные приемы, как присоединение, участие, совместная деятельность, помощь и подтверждение внешней общественной реальности. Более того, приспособление позволяет избавиться от скованности, надменности, отстраненности. Растворение в безличном коллективном бессознательном не обязательно происходит в результате сильных личных переживаний, связанных с любовью, искусством, массовыми действами или религией. Оно также может произойти в результате подчинения требованиям коллектива, так как коллектив сам является архетипом и ареной действия всех архетипических сил, присутствующих в психическом. Приспособление к требованиям коллектива превращает нас в маленькую статистическую единицу. Человек на самом деле становится одним из миллионов, и проявление человечности и творчества становится зависящим ото всех. Как ни угрожающе это выглядит с точки зрения романтического индивидуализма и мифов о героических личностях, жизненный опыт заставляет нашу чувствующую функцию приспосабливаться, не рассуждая, и подчиняться, не вникая в суть.

С точки зрения современного анализа приспособление означает уместное поведение, «примерность», о которой говорил Платон, 'правильное поведение', согласно 'Книге Перемен' (I–Ching). To обстоятельство, что такая простая истина возведена в высший жизненный принцип, показывает, в какие глубины может нас увести проблема чувствующей функции. «Уместность» — слово, которое мы любим использовать, описывая развитую или ведущую чувствующую функцию и которое характеризует индивидуальный стиль и тактичное поведение.

Стиль и чувство своевременности также принадлежат к объективным формам чувства. «Стилизованное» означает то же, что и «манерное»; стилизуются экстравагантные формы разложения экстравертного чувства, когда оно иссякает, стремясь к повторениям, настойчивости и орнаментации. Обычно орнаментация начинается с простых символических надписей, вызванных сильными эмоциями, а позднее вырастает в арабески и завитушки в стиле рококо. Подобным образом стилизуется и чувство в поздней фазе развития страсти. Тем не менее, оно остается в сфере чувств. (Слишком легко мы отвергаем манерность как нечто хрупкое, дешевое и сентиментальное, забывая о том, что в ней тоже отражаются чувства и качества человека.)

Но стиль — нечто большее, чем стилизация. Стиль — это счастливый союз индивидуального чувства с внешними ожиданиями, к которым ему удалось приспособиться. Это — сама чувствующая функция, высвечивающая личность, подобно тому, как хрусталь бокала высвечивает цвет вина. Или это сама личность, пропущенная через чувствующую функцию таким образом, что все соответствующее ее стилю согласуется и с внутренней правдой чувства, и с внешним миром. Стиль невозможно купить в модном магазине, ему даже нельзя обучиться, хотя им страстно хотят овладеть все, кто стремится к воспитанию чувств. Это стиль писателя, которому прилежно подражает юный поэт; стиль лектора, который пытается имитировать студент; стиль психоаналитика, который переносит на себя пациент; стиль светской дамы, за которой весь вечер в завистливом молчании наблюдает молодая девушка.

Когда Альфред Адлер говорит о стиле жизни пациента как о ключе к определению природы его невроза, он находится на верном пути, потому что именно стиль жизни показывает, насколько личность владеет своими чувствами, как окрашивает ими содержимое своего сознания, какими ценностями определяется его жизнь. Как мышление находит свое выражение в методическом порядке, так и чувство находит выражение в стиле. Как стиль определенного исторического периода выражает модальности чувства эпохи, так и личный стиль раскрывает чувственную жизнь человека. Если стиль не изменяется в соответствии с переменами, происходящими в жизни человека, и с историческими переменами, влияющими на моду, он становится стилизацией и превращается в карикатуру. Чем меньше бросается в глаза стиль человека (чем менее он стилизован), тем в большей степени он является отражением его личности, тем с большим основанием можно рассчитывать на цельность его чувств, на то, что его манера чувствовать неотделима от него самого. Стиль такого человека гармонирует с целостностью его личности. Собственный стиль в живописи или литературе — высшая цель художника или писателя, то, что помнят дольше всего. Всем прочим можно дать такой же совет: найти себя — значит найти свой стиль, свой способ жизни, окрашенный чувством.

Такт или ощущение своевременности, как корона, венчает чувство, которое мы назвали уместным. Экклезиаст эту мысль формулирует просто: всему свое время. Действительно, все приходит в свое время. Быть может, обладать чувством просто значит обладать тактичностью, делать все своевременно. Юмор полностью зависит от такта, а музыка является ритмическим искусством. Чувствующая функция воспринимает сигналы времени: например, посещение больного в госпитале должно быть не слишком кратковременным, но и не слишком долгим; нужно почувствовать момент, когда надо встать и уйти. Чувство скорее определяется не количеством, а качеством времени, уделяемым другому человеку. По этой причине встревоженное чувство (например, чувство вины, порождаемое материнским комплексом) искажает чувство времени, и время, которое человек уделяет другому, содержит лишь крупицы чувства.