Дальнейшая судьба моего брата общеизвестна. Галл и его 'тюремщики' двинулись в Милан по суше через Иллирию.

Войска не смогли прийти ему на помощь: из городов, по всему пути его следования, выводились гарнизоны. В Адрианополе его действительно ждали фиваидские легионы, но Галлу не позволили на них даже взглянуть; от его цезарского сана осталось одно название. В Авитрии Галла предательски арестовал бывший начальник его личной охраны, бесчестный комит Барбацион. В тюрьму брата посадили в Истрии, здесь же состоялся суд, председательствовал на нем Евсевий.

Галлу вменили в вину все преступления, совершенные кем-либо в Сирии за четыре года его правления. В подавляющем большинстве выдвинутые против него обвинения были надуманны, а сам суд - не более чем фарс; все соответствовало вкусам Констанция - попирая законность, он обожал создавать ее видимость. Галлу в этих условиях ничего не оставалось, как все валить на свою покойную жену. Это, конечно, не делает ему чести, но его уже все равно ничто не могло спасти, а обвинив Констанцию во множестве злодеяний (на самом деле ее вина несравнимо больше), он хотя бы сумел напоследок досадить ее беспощадному брату. Избранная Галлом тактика защиты привела императора в ярость, и моего брата приговорили к смертной казни.

9 декабря 354 года перед заходом солнца Галла обезглавили. Руки ему при этом связали за спиной, как простому разбойнику. Он ничего не сказал перед смертью, а если и хотел того, ему не позволили. Галл прожил на свете всего двадцать восемь лет; говорят, в последние дни жизни его мучили кошмарные сны. Теперь из всей императорской фамилии остались в живых только двое: Констанций и я.

1 января 355 года Констанций издал эдикт о моем аресте, но к этому времени я уже успел скрыться в одном из никомедийских монастырей. Могу со всей уверенностью утверждать, что вначале никто из монахов не знал, кто я: с выбритой наголо головой я ничем не отличался от других послушников. Кроме того, мне помог Оривасий. Он направил гонца, приехавшего в Пергам арестовать меня, по ложному следу, сказав, что я уехал в Константинополь.

Я пробыл в монахах шесть недель, и, как ни странно, жизнь в монастыре показалась мне не лишенной приятности. Мне нравилась и строгость монастырского устава, и предписанный монахам легкий физический труд, хотя о них самих у меня остались далеко не лучшие воспоминания. У некоторых, возможно, и было какое-то религиозное чувство, но по большей части это были обыкновенные бродяги. В монастырь они шли не ради служения Единому Богу, а лишь для того, чтобы передохнуть от неудобств бродячей жизни, и для них это был не более чем постоялый двор. Все же я неплохо с ними ладил, и, если бы не галилейские обряды, я был бы вполне доволен жизнью.

Я до сих пор не знаю и вряд ли когда-нибудь узнаю, как меня обнаружили. Не исключено, что меня опознал кто-то из монахов или тайная полиция, проверяя списки вновь поступивших послушников, что-то заподозрила; как бы то ни было, все сделали быстро и умело. В тот день я работал на кухне - помогал пекарю топить печь, как вдруг в пекарню, гремя доспехами, вошли гвардейцы. Командир отсалютовал мне:

- Август повелевает благороднейшему Юлиану следовать в Милан. Нам надлежит его сопровождать.

Я повиновался. Меня провели по монастырскому двору к воротам, монахи молча провожали нас взглядами. Затем я под конвоем зашагал по промерзшим улицам Никомедии к императорскому дворцу. Здесь навстречу мне вышел городской префект. Он явно нервничал и не знал, как себя вести. При сходных обстоятельствах пять лет назад было приказано явиться в Милан Галлу, а затем он стал цезарем. Что если та же судьба уготована и мне?

- Мы, разумеется, сожалеем о принятых мерах предосторожности, - префект кивнул в сторону моих конвоиров. - Но ты должен нас понять: это предписание канцелярии хранителя священной опочивальни, а его инструкции всегда очень обстоятельны. Все расписано до малейших подробностей.

Я вел себя учтиво и ничем не выдавал своего волнения. К тому же оно немного улеглось, когда я узнал, что командовать конвоем назначен Виктор - тот самый офицер, с которым я познакомился в Макелле. Вид у него был недовольный.

- Надеюсь, ты понимаешь, мне моя роль не по вкусу, - извиняющимся тоном сказал он.

- А мне - моя.

- Особенно мне неприятно забирать монаха из монастыря.

- Я не совсем монах.

- Все равно ты готовился принять постриг. Никто не вправе отнимать человека у Бога, даже император. - Виктор всегда был ярым галилеянином, а в те времена он считал меня своим единоверцем. Я не стал его разубеждать.

На следующий день мы выехали в Константинополь. Хотя со мною обращались как с принцепсом, а не как с арестантом, ехали мы в Италию той же дорогой, что и Галл несколько месяцев назад, и я счел это дурным знаком.

Покидая Никомедию, я заметил впереди насаженную на копье отрубленную голову. Я не обратил на нее особого внимания: над главными воротами любого города всегда выставляли на обозрение голову какого- нибудь разбойника.

- Прости меня за то, что мы едем через эти ворота, - сказал вдруг Виктор, - но это приказ.

- За что мне тебя прощать?

- За то, что мы едем мимо головы твоего брата.

- Галла? - Я резко повернулся в седле и всмотрелся в голову. Лицо было обезображено до неузнаваемости, но это был Галл. Несомненно, это его прекрасные белокурые волосы, хотя и слипшиеся от грязи и крови.

- Император повелел провезти ее по всем городам Востока. Я закрыл глаза, меня чуть не стошнило.

- Твой брат обладал многими достоинствами, - послышался голос Виктора. - Жаль его. - Эти слова внушили мне чувство уважения к Виктору, сохранившееся и по сей день. В те времена, когда повсюду шныряли осведомители и никто не чувствовал себя в безопасности, чтобы сказать доброе слово в адрес казненного за измену, требовалось немалое мужество. Точно так же Виктор не побоялся выступить и в мою защиту. Именно он заявил, что выдвинутые против меня обвинения несостоятельны. По версии Евсевия, я совершил два проступка: уехал из Макеллы без разрешения и встретился с Галлом в Константинополе, когда ему уже было предъявлено обвинение в измене. Первое обвинение было явно высосано из пальца: Евсевий самолично написал епископу Георгию письмо, предоставляющее мне полную свободу в пределах Восточной Римской империи. Я предусмотрительно снял с этого письма копию и всегда хранил ее при себе. Что касается моей встречи с Галлом, то я был вызван в Константинополь цезарем, правившим тогда на Востоке. Мог ли я ослушаться своего законного властителя? 'Тебе нечего бояться', - успокаивал меня Виктор, но я был на этот счет другого мнения.

Поскольку я все еще считался принцепсом, сановники в каждом городе устраивали мне торжественную встречу. Чувство беспокойства за свою судьбу не покидало меня, и все же эта поездка доставляла мне некоторое удовольствие, поскольку я получил возможность увидеть много нового. Особенно меня порадовало разрешение Виктора осмотреть Илион, город, стоящий ныне у развалин древней Трои.

С достопримечательностями Илиона меня вызвался познакомить местный епископ. Поначалу я пришел в уныние. У меня не было никакой надежды на то, что галилейский священнослужитель захочет показать мне храмы истинных богов. Но к моему удивлению, епископ Пегасий оказался горячим поклонником эллинской