Я едва расслышал его слова. Мне было просто не оторвать глаз от того, что вытворяла с Галлом эта девица. Оривасий часто говорит, что я ханжа; видимо, так оно и есть. Во всяком случае, когда я наблюдал, как насилуют моего брата, меня от напряжения даже пот прошиб.
- Не-нет, - запинаясь, пробормотал я. - Я не хочу быть цезарем. Я учусь и вполне этим доволен.
- Все лгут, - с грустью произнес Галл. - Даже ты. Даже родная кровь. Впрочем, вряд ли тебя возвысят. Вряд ли. Я правлю Востоком, Констанций - Западом. В тебе нет нужды. Ты держишь дома девушек?
- Да, одну, - ответил я дрожащим голосом.
- Одну! - Он удивленно покачал головой. - А твой друг? Ну, тот, у которого ты живешь?
- Оривасий?
- Он твой любовник?
- Нет-нет!
- А я-то думал… Ну и что в этом такого? Ты же не Адриан. Кому какое дело, с кем ты спишь? Впрочем, если тебе нравятся мальчики, советую ограничиться рабами. Помни: в вашем положении вступать в близкие отношения с мужчиной своего круга небезопасно.
- Меня ни капельки… - начал я, но он продолжал, не слушая меня:
- Да, лучше всего рабы. Особенно кучера и конюхи. - Его голубые глаза вдруг сверкнули, лицо на мгновение исказила злобная гримаса: он желал напомнить мне давнюю сцену на поляне в Макелле. - Впрочем, поступай как знаешь. Во всяком случае, единственный тебе совет, единственное предупреждение - не только старшего брата, но и государя… - Тут он вдруг замолк и перевел дух: девушка сделала наконец свое дело. Она поднялась на ноги и, опустив голову, застыла рядом с ложем. Он подарил ей чарующую улыбку, а потом вдруг приподнялся и со всего маху ударил ее по лицу. Она откинулась назад, но не издала ни звука. Потом он подал ей знак, и она вышла.
С невозмутимым видом Галл повернулся ко мне и продолжил с того самого места, где остановился:
- …Ты ни в коем случае не должен водиться с этим колдуном Максимом. И так уже болтают, будто ты утратил веру. Я знаю, что это не так. Разве ты способен на такое? Ведь мы потомки равноапостольного Константина Великого. На нас лежит Божья благодать. Хотя… - Он зевнул и откинулся на ложе. - Хотя… - повторил он еще раз и закрыл глаза. Я подождал еще минуту, надеясь, что он продолжит. Но он спал.
В опочивальне снова появились евнухи. Один укрыл Галла шелковым одеялом, другой убрал вино. Они действовали с такой невозмутимостью, как если бы то, чему я был свидетелем, происходило каждый вечер. Под пьяный храп Галла я на цыпочках выбрался из комнаты.
Через несколько месяцев после визита в Пергам Галл был низложен. Два года к императору шли из Сирии тревожные донесения относительно Галла. Небридий прямо заявил государю: если цезаря не отзовут, Сирию ждет гражданская война; о том же писал императору и Талассий в своем последнем письме.
Несчастливое стечение обстоятельств резко ускорило ход событий. Голод в Антиохии все усиливался. Чернь заволновалась. Потерпев неудачу с твердыми ценами, Галл решил как можно скорее бежать из Антиохии. В качестве предлога он объявил о намерении начать войну с Персией, хотя войск под его началом не хватило бы и для взятия выстроенной из ила египетской деревушки.
В тот день, когда Галл покидал город, сенаторы встретили его перед памятником Юлию Цезарю. Кроме них на улицы высыпала огромная толпа, но отнюдь не для того, чтобы попрощаться со своим цезарем: эти люди были голодны и требовали хлеба. Шум, который они подняли, был просто ужасен. Я это знаю - я был там и могу засвидетельствовать: это была самая разъяренная толпа, какую я только видел в жизни. Под рев рассвирепевшей черни цезарь и сенат, окруженные шеренгой гвардейцев с обнаженными мечами, обменивались ритуальными фразами, а толпа вокруг нас неудержимо напирала, тесня охрану. Даже Галлу стало не по себе.
В этот момент вперед вышел Феофил, наместник из Сирии, дабы обратиться к цезарю с речью. Феофил был прекрасным наместником, но не пользовался у горожан популярностью. Почему? Кто его знает: антиохийцы в общественных делах крайне легкомысленны. Если кровавый тиран остроумен, они готовы его обожать, а если их правитель - человек добрый, но косноязычный, он снищет у них лишь презрение. Именно так и случилось с Феофилом. Антиохийцы не ставили его ни в грош и всячески глумились над его речью. А тут еще голодная толпа вторила насмешникам громкими криками: 'Хлеба! Хлеба!'
Все это время я внимательно наблюдал за Галлом. Сначала он, как мне показалось, растерялся, но затем на его лице заиграли отблески иных чувств: оно стало хитрым, даже коварным. Галл поднял руку, прося тишины, но толпа продолжала вопить. Тогда Феофил дал знак барабанщикам, и они, выбив яростную дробь, заставили чернь замолчать.
- Дорогой мой народ, - заговорил Галл, - ваш цезарь скорбит о вас всем сердцем, но он удивлен. Вы говорите, у вас нет хлеба. Как же так? Антиохия не испытывает недостатка в провизии. Житницы ломятся от зерна, которое запас для вас ваш цезарь.
- Ну так дай его нам! - послышался голос. Галл пожал плечами:
- Да ведь оно и так ваше. Ваш наместник это отлично знает. - Он обернулся к опешившему Феофилу. - Феофил, я велел тебе накормить народ. Почему ты не выполнил мое приказание? Как ты можешь быть таким жестоким? Даже если ты в сговоре с перекупщиками, пожалей народ. Бедняки голодают, Феофил. Накорми их!
Я прожил долгую жизнь, но более омерзительной сцены мне видеть не доводилось: Галл умышленно подстрекал народ к насилию над наместником. А затем он сел на коня и отбыл, уводя с собой свои легионы, а нас оставил на милость разъяренной толпы. Я, как и остальные сенаторы, счел за лучшее спастись бегством. К счастью, никто из нас не пострадал, кроме Феофила, - толпа растерзала его на куски. В тот день Галл окончательно потерял нашу поддержку.
Узнав о том, что произошло с Феофилом, Констанций наконец понял, что Галла необходимо отозвать, но одно дело - назначить цезаря, и совсем другое - от него избавиться. Констанций отлично понимал, что если он открыто выступит против Галла, это повлечет за собой гражданскую войну. Поэтому император действовал осторожно. Начал он с того, что вызвал армию Галла в Сербию под предлогом подготовки к походу за Дунай; как писал Галлу в дипломатическом послании Констанций, войска, долго не участвующие в боевых действиях, склонны бунтовать. Так у Галла осталась только его личная охрана и один отряд щитоносцев. Затем Констанций повелел префекту Домициану, до того занимавшему должность комита государственного казначейства, проследовать в Сирию, якобы для обычной инспекционной поездки по провинциям. Прибыв в Антиохию, Домициан должен был уговорить Галла повиноваться распоряжениям императора и прибыть в Милан 'на совет'. На беду, Домициан оказался властным и самонадеянным человеком и к тому же абсолютно уверенным в том, что умнее его нет никого на свете. Не знаю, в чем тут дело, но, по-моему, этот порок вообще характерен для государственных казначеев.
К моменту прибытия Домициана в Антиохию Галл уже вернулся туда из месячного похода к персидской границе. Вместо того чтобы, как того требует церемониал, явиться прежде всего во дворец цезаря, Домициан, сказавшись больным, остановился в антиохийском претории - гарнизонной комендатуре. Там он провел несколько недель, плетя против Галла интриги и посылая императору красноречивые донесения с описанием 'подвигов' цезаря. Наконец Галл приказал Домициану явиться на заседание консистории. Тот подчинился, но, представ перед Галлом, совершил неслыханную дерзость: потребовал от Галла незамедлительно подчиниться приказу императора и явиться в Милан. 'В противном случае я самолично отдам приказ прекратить снабжение двора цезаря продовольствием', - пригрозил он. С этими словами Домициан покинул дворец и возвратился в преторий, где полагал себя в безопасности.
Я не присутствовал на этой исторической встрече, но те, кто был тогда на совете, рассказывали мне впоследствии, что Домициан вел себя просто возмутительно и всеобщие симпатии на этот раз были на стороне оскорбленного цезаря.
Галл тотчас нанес ответный удар: он повелел арестовать Домициана, обвинив его в оскорблении величия. Чтобы придать аресту видимость законности, он объявил своим солдатам общий сбор и приказал
