шею.

— Ну, в этом-то можешь не сомневаться, — утешил его Хрунов. — Ежели какой поп после встречи с тобой уцелеет, так он, верно, до конца дней своих тебя анафемствовать будет. Ладно, брат, не станем прежде времени убиваться. За гробокопателями этими приглядеть надобно. Нынче же вечером разыщешь Ивана щербатого, и чтоб он чуть свет здесь был, ясно? Пускай сядет в башне, где повыше, и глаз с соседей наших не сводит. Пятеро их там, говоришь? Ну, это еще ничего. Если они ненароком что-нибудь выкопают, мы их живо к ногтю возьмем, а после в той же яме и похороним. Чую, пришел конец нашему покою. Айда, Ерема, торопиться надо! А что они во дворе торчат, так на это нам с тобой плевать. Не станут же они там до ночи ковыряться! Придем пораньше, уйдем попозже... Зато больше успеем, так?

Ерема согласился, что так, и они продолжили свое медленное продвижение в глубь каменного лабиринта. Бородач выглядел успокоенным, как всегда, когда атаман в два счета решал задачу, казавшуюся непосильной. Подумав, Хрунов решил выбросить «гробокопателей» из головы: выработанный им план, казалось, предусматривал любые случайности и обеспечивал выигрыш при любом раскладе.

Увы, успокоились они рано: у судьбы для них был припасен еще один сюрпризец. Миновав очередной поворот коридора и пометив его на карте, Хрунов увидел по правую руку от себя массивную, рыжую от ржавчины стальную решетку, мертво вделанную в кладку стены. Решетка закрывала собою высокое, от пола до потолка, и широкое, как ворота, сводчатое отверстие. Ни петель, ни засовов на решетке не было: очевидно, в незапамятные времена кто-то перегородил ею боковое ответвление коридора, дабы закрыть туда доступ. Это выглядело загадочно и обнадеживающе. Хрунов решил поначалу, что они с Еремой наконец-то достигли цели, но тут его взяли сомнения: если в пространстве позади решетки было что-то спрятано, то зачем же привлекать к тайнику внимание, отгораживая его таким странным способом? Проще было бы замуровать проход, и тогда тот, кто не был посвящен в тайну, прошел бы мимо, ничего не заподозрив. Мысль была здравая, но разочаровывающая; впрочем, Хрунов знал, что пилить решетку все равно придется, хотя бы затем, чтобы не оставлять после себя неисследованных пространств.

В это время откуда-то — как показалось Хруно-ву, из-за решетки — долетел стук посыпавшихся камней, вслед за которым раздался невнятный возглас. Поручик мгновенно загасил фонарь, и подземелье погрузилось в кромешную тьму.

— А... — вякнул было Ерема, но Хрунов, нащупав в темноте его волосатую пасть, намертво запечатал ее ладонью.

— Молчи, дурак, — прошипел он. — Тут кто-то есть!

В подтверждение его слов позади решетки опять застучали потревоженные чьей-то ногой кирпичи и глухой голос с большим чувством воскликнул: «А, доннерветтер!» Ерема вздрогнул. Хрунов потащил его за угол, и вовремя: в следующее мгновение по ту сторону решетки возникло туманное оранжевое сияние, вскоре превратившееся в яркий свет фонаря.

Осторожно выглянув из-за угла, разбойники увидели, как в полукруглом проеме возникла фигура человека, державшего перед собой кованый фонарь с забранным частой сеткой стеклом и с ярко горевшей свечою внутри. Человек этот был невысок и не то чтобы толст, но как-то округл. Его пухлое лицо с оттопыренной нижней губой выражало усталость и раздражение, сюртук был испачкан пылью и грязной, висевшей клочьями паутиной. На ногах незнакомца были высокие сапоги с квадратными носками, а розовая лысина в обрамлении редких светлых волос в свете фонаря блестела, будто натертая маслом.

Подойдя к решетке, человек просунул фонарь и посветил в коридор, где притаились Хрунов и Ерема. Не разглядев ничего заслуживающего внимания, незнакомец поставил фонарь на пол, взялся за решетку обеими руками и тряхнул. Решетка не шелохнулась, и незнакомец, у которого она, похоже, вызывала не меньшее раздражение, чем у Хрунова, пнул ее ногой.

— Шайзе, — сказал он и повторил: — Доннерветтер!

После этого незнакомец поднял свой фонарь и удалился, поминутно спотыкаясь и бормоча себе под нос немецкие проклятия. Когда производимый им шум окончательно стих, Хрунов засветил фонарь, и они с Еремой удивленно переглянулись.

— Француз, что ли? — спросил Ерема.

— Да нет, брат, бери выше. Это немец, — отвечал Хрунов, закуривая сигарку. — Тебе не кажется, что здесь становится оживленно? Это, что ли, тот барин, который во дворе ямы роет?

— Никак нет, — качая косматой головой, возразил Ерема, и его огромная тень на стене тоже отрицательно качнулась. — Тот моложе, худой и выше этого головы на полторы. И с бородкой. Да и говорит по-русски — чисто говорит, слов не коверкает.

— Вот я и говорю: не подземелье, а ярмарка какая-то, — пробормотал Хрунов. — Выходит, и за этим немцем следить придется — кто таков, откуда, где живет...

— А чего за ним следить, — неожиданно сказал Ерема. — Только ноги попусту бить. Княжны Вязмитиновой постоялец — ну, той самой, что на мосту нас шуганула. Мне Иван про него сказывал. Хотел он этого немца в переулке пощипать, да я не велел, чтоб шуму не было.

— Погоди, — сказал Хрунов, — постой, Ерема. Ты не путаешь ли? Этот плешивый пруссак живет у княжны в доме? О, дьявол! — Он в сердцах ударил кулаком по ладони. — Вот, значит, как, ваше сиятельство?! И тут вы мне пытаетесь перебежать дорогу? Хорошо же! Видно, для нас двоих на земле и впрямь мало места!

— Чего это вы, барин? — спросил ничего не понявший Ерема. — Какая муха вас укусила?

— Да есть тут одна, — криво улыбаясь, ответил Хрунов, — ты ее знаешь, она и тебя кусала — вон, уха- то как не бывало! Но ты не горюй. Мухе этой недолго осталось жужжать да кусаться. Это я тебе говорю, понял?

— Как не понять, — ответил Ерема.

— А коли понял, так пошли дальше. Время не ждет. Его, брат, у нас совсем не осталось.

Не слишком пристойная сцена, невольной свидетельницей которой Мария Андреевна стала в кабинете градоначальника, сыграла ей на руку: не совсем обычная услуга, о коей княжна просила Андрея Трифоновича, была оказана ей с волшебной быстротой и предупредительностью. Пристыженный собственной вспыльчивостью, градоначальник сделал так, что план северного предместья был доставлен на дом к Марии Андреевне уже на следующий день после ее визита в канцелярию. Собственно, это был не один, а целых два плана: градоначальник предусмотрел то, о чем второпях позабыла княжна, и велел своим служащим начертить не только довоенный план предместья, но и тот, по которому оно было отстроено и вновь заселено. Сличая эти две бумаги, Мария Андреевна обнаружила, что градоначальник был прав: если бы не его предупредительность, ей непременно пришлось бы ехать в канцелярию вторично и вновь обращаться с той же просьбой. Оказалось, что вид предместья переменился сильнее, чем она предполагала. Оказалось также, что иные фамилии исчезли с плана без следа, а на их месте появились новые. В этом не было ничего удивительного, стоило только вспомнить дым в полнеба, виденный княжною из усадьбы, и ту страшную картину, которую Мария Андреевна застала, вернувшись в Смоленск весною 1813 года.

Лишь только посланный градоначальником человек отбыл, Мария Андреевна уединилась в своем кабинете и, разложив на столе оба плана, приступила к их детальному изучению. Вскоре ей удалось отыскать участок, на котором стояла изображенная Паулем Хессом баня под сенью старой яблони. До войны этот участок принадлежал солдатской вдове Антонине Ерофеевой; на послевоенном плане он, увы, значился ничейным. Сколько ни шарила княжна по новому плану, имя вдовы Ерофеевой ей более не встретилось, из чего следовал вывод, что вдова либо переехала в какие-то иные места, либо умерла.

Это был удар, возможность коего княжна хоть и предвидела, но нарочно не брала в расчет, опасаясь зайти в тупик раньше, чем начнется ее расследование. Теперь это произошло, и, склонившись над разложенными бумагами, княжна мучительно пыталась придумать, как быть дальше. Она рассчитывала разыскать хозяев бани, показать им рисунок герра Пауля и спросить, так ли на самом деле выглядела изображенная на рисунке постройка. Утвердительный ответ означал бы одно из двух: либо герр Пауль бывал в Смоленске до войны или во время оной и рисовал баню по памяти, либо рисунок был сделан много раньше и, возможно, вовсе не Паулем Хессом. В любом случае совпадение изображения с оригиналом означало бы, что немец лжет, ведя какую-то свою, не предназначенную для посторонних глаз игру.

'Господи, — подумала вдруг княжна, — чем я занимаюсь? На что трачу время, в чем пытаюсь