Он развернул коня и ускакал во тьму, к переправе. Конь под ним двигался неровной вихляющей рысью, и Бертье мог бы побиться об заклад, что животное не дотянет до утра.

Повернув голову, он посмотрел на восток, но не увидел ничего, кроме зарева далекого пожара. Ночь обещала быть долгой, и лейтенант Бертье точно знал, что для многих она станет вечной. Далеко не всем собравшимся у переправы через Днепр суждено было увидеть рассвет, и приказ майора Мишлена, казалось, заранее вычеркнул Клода Бертье из списка этих счастливчиков. Ему предстояло сию минуту отправиться назад, на восток, и заниматься проверкой подведенных под стены Смоленского кремля мин, в то время как все остальные будут поспешно отступать на тот берег Днепра — то есть двигаться в сторону веселой Франции, к солнечным холмам и виноградникам...

Он встряхнулся, поняв, что снова задремал, и заставил себя сделать первый шаг. Закоченевшее, смертельно усталое тело повиновалось с неохотой. Навстречу брели люди — бородатые, грязные, оборванные, покорные судьбе, пребывающие в состоянии тупого отчаяния, — и Бертье внезапно подумалось, что отданный майором приказ будет не так-то просто выполнить. Где, во имя всего святого, ему искать теперь своих саперов? А главное, как, черт подери, заставить их идти обратно, прямиком навстречу казачьим пикам?!

Бертье поскользнулся, едва не упав, и стал смотреть под ноги. Покрытая ледяными буграми дорога так и норовила поймать ногу в капкан. Лейтенант вынул из ножен шпагу и стал опираться на нее как на трость. Увы, тонкая офицерская шпага оказалась весьма дурной заменой костылю: не прошло и пяти минут, как Бертье поскользнулся снова и на сей раз все-таки упал, больно ударившись правым локтем. Шпага, на которую он пытался опереться, сломалась с сухим щелчком, как хворостина. С огромным трудом поднявшись на ноги, Бертье отшвырнул бесполезный обломок. Потеря шпаги оставила его равнодушным: шпага более не являлась для него символом офицерского звания, это был просто кусок железа, точно такой же, как и те, что в изобилии валялись вдоль всей дороги, да еще и надоевший вдобавок. На земле лежало сколько угодно оружия; лейтенант мог бы подобрать любую приглянувшуюся шпагу, но не стал этого делать. Зачем ему могла понадобиться шпага? Разве, чтобы красиво сдаться казакам атамана Платова...

Как ни странно, его саперы обнаружились на том самом месте, где он их оставил, — возле груды брошенных понтонов. Оказалось, что они не теряли времени даром: пока лейтенант волновался о судьбе вверенного ему военного имущества, его подчиненные распорядились этим имуществом по-своему. Кто-то пустил в ход топор, и теперь обломки одного из понтонов весело горели в морозной ночи. Саперы сгрудились у костра, протягивая к нему скрюченные от холода красно-синие ладони; от мокрых лохмотьев шинелей валил густой, как в русской бане, пар.

Бертье подошел к костру и быстро пересчитал солдат. Их было восемь — все, что осталось от его взвода. Кроме них, здесь стояло около десятка солдат из других частей — несколько пехотинцев, два кирасира и высоченный усатый гренадер с седыми висками, неизвестно как сюда попавший. На появление офицера никто не отреагировал, лишь стоявший ближе всех к нему пехотинец в поповской рясе немного подвинулся, давая подошедшему место у огня.

Бертье с благодарностью протянул руки к пламени, наслаждаясь теплом и с терпеливой покорностью снося вспыхнувшую в кончиках обмороженных пальцев боль. «Проклятье, — подумал он, — а ведь я не в силах этого сделать! Я, лейтенант французской армии, не могу выполнить прямой приказ своего начальника по той причине, что у меня не осталось сил!»

На мгновение он снова впал в болезненное состояние между сном и бодрствованием, и в этом теплом полубреду ему явилось странное видение. За спиной у стоявшего напротив сапера вдруг возник смутный женский силуэт с туманным сиянием вокруг головы. При виде этой фигуры, совершенно здесь неуместной, душа лейтенанта Бертье наполнилась теплом и покоем. Ему приходилось слышать, что точно такие же ощущения человек испытывает за мгновение до того, как замерзнуть насмерть, но он уже знал, что не замерзнет. Да, именно знал, потому что появление незнакомки неожиданно преисполнило его твердой уверенности в том, что все закончится хорошо. Незнакомки... Поразмыслив совсем чуть-чуть, лейтенант Бертье решил, что никакими незнакомками здесь, пожалуй, и не пахло. Женщина, вернее, дева, стоявшая за пределами отбрасываемого костром светового круга, была ему хорошо знакома — так же, впрочем, как и любому доброму христианину.

Если, конечно, все это не было обычным бредом...

Бертье усилием воли заставил себя сосредоточиться, на мгновение зажмурился и снова открыл глаза.

Женская фигура, померещившаяся ему минуту назад, исчезла. Солдаты стояли вокруг, греясь у огня, и не проявляли ни малейших признаков удивления, из чего Бертье сделал вывод, что они ничего не видели. Они и не могли ничего видеть, потому что никаких женщин здесь, на обезображенном трупами ледяном берегу, не было и быть не могло — ни святых, ни грешных. Лейтенант Бертье не считал себя достаточно ревностным католиком для того, чтобы ему являлись святые видения; рассуждая здраво и беспристрастно, место ему было в аду, и он это отлично понимал.

— Саперы, — прохрипел он, мучительным усилием воли заставляя себя окончательно проснуться и убрать от огня ноющие руки, — нас зовет долг. Франция зовет, саперы!

Никто не отозвался, и он замолчал, мучительно пытаясь понять, говорил ли что-нибудь вообще или это ему приснилось. Больное горло саднило — значит, все-таки говорил. Люди смотрели куда угодно, только не на него, и он понял, что болезнь, усталость и бред здесь ни при чем — они просто не хотели повиноваться. Эти трусливые скоты, судя по их угрюмым разбойничьим физиономиям, похоже, считали, что сполна оплатили свой долг перед Францией и императором. Бертье ощутил пугающее бессилие; более всего на свете ему сейчас хотелось проснуться. Рука его сама собою опустилась к поясу, но вместо эфеса шпаги пальцы нащупали пустые ножны.

— Второй взвод, — с трудом возвысив голос, прорычал он, совсем как майор Мишлен четверть часа назад, — слушай приказ! Стройся! К бою!

Вокруг огня произошло какое-то движение. Два или три прибившихся к костру пехотинца попятились и беззвучно исчезли в темноте; огромный, как крепостная башня, гренадер угрюмо покосился на лейтенанта, переступил с ноги на ногу и отвернулся, а один из кирасир презрительно усмехнулся в рыжеватые, подпаленные трубкой усы и, присев, поворошил палкой тлеющие угли.

— Что я вижу? — зловещим тоном произнес Бертье, оставляя в покое пустые ножны и кладя ладонь на рукоять пистолета. — Как я должен это понимать? Вы отказываетесь повиноваться? Это бунт? Дезертирство? В таком случае я буду поступать с дезертирами по законам военного времени.

— Проваливайте, господин лейтенант, — неожиданно подал голос один из саперов — угрюмый здоровяк по фамилии Мерсер. — Это лучшее, что вы сейчас можете сделать. Вы были хорошим командиром, с этим каждый согласится, но, если вы сейчас же не уберетесь, нам придется вас убить.

— Изменник! — хрипло крикнул Бертье и выхватил пистолет.

Мерсер вскинул ружье. Лейтенант понял, что не успеет взвести курок, но в это мгновение чья-то рука легла на ствол ружья, пригнув его к земле.

— Брось, Мерсер, — рассудительно произнес знакомый голос. — Мы все чертовски устали, но это не повод для измены. Наш лейтенант славный парень, ему тоже несладко. Почему бы нам не пойти за ним? Кто знает, как повернется судьба? Стоя у этого костра, мы как раз дождемся расстрела, а то и чего-нибудь похуже. Неужели тебе хочется быть насаженным на казачью пику?

Мерсер рванулся, пытаясь высвободить ружье, но говоривший был сильнее. Теперь Бертье узнал его: это был капрал Арман, старый знакомый, вместе с которым они воевали уже не первый год. Неожиданная поддержка со стороны Армана удивила и обрадовала лейтенанта: он меньше всего ожидал, что на выручку придет именно этот человек. Арман не нравился ему, и Бертье имел все основания подозревать, что их неприязнь была взаимной. Впрочем, перед лицом смерти мелкие личные счеты зачастую отходят на второй план, и, получив столь неожиданную поддержку, лейтенант испытал к своему капралу почти братское чувство.

Короткая борьба между тем завершилась полной победой капрала: получив чувствительный толчок в грудь, Мерсер выпустил ружье и сел в сугроб. Люди у костра угрюмо зашевелились, разбирая оружие; пехотинцы и кирасиры, которых не касался отданный Бертье приказ, подвинулись ближе к огню, оттесняя ворчащих саперов. Через минуту остатки взвода построились в некое подобие колонны и, возглавляемые лейтенантом, двинулись навстречу неприятелю.