– Кое-что удалось, – сказал он. – Хорошая штука – повальная компьютеризация! А Интернет – это вообще находка для шпиона. Полчаса работы – и дело в шляпе. Мне удалось порыться в файлах отдела кадров и найти там личные дела двух человек, которые показались мне интересными. Это некто Олег Добровольский и Сергей Дрынов. Очень интересные господа! Во-первых, на работу они были приняты почти одновременно, с разбежкой всего в несколько дней. А за неделю до этого, между прочим, в реставрационную мастерскую галереи устроился некто Алексей Колесников... Ничего себе сюжетец, да?

– Это пока ни о чем не говорит, – сказал Федор Филиппович, но голос у него был напряженный.

– В общем, да, – не стал спорить Сиверов. – Честно говоря, я и не надеялся обнаружить в их личных делах запись типа: 'Уволен за кражу картины А. Иванова 'Явление Христа народу''.

– Так они уволены? – заинтересовался Потапчук.

– Оба, и притом в один и тот же день. По собственному, сами понимаете, желанию. Это, конечно, тоже ни о чем не говорит, но ориентировку на них я все-таки разослал. Если они ни при чем, извинимся, от нас не убудет. Но это они, я почти уверен. В конце концов, провернув такое дело, я бы именно так и поступил: уволился бы под благовидным предлогом, пока никто не заметил подмены, и рванул на все четыре стороны. Вряд ли, конечно, им известно что-нибудь стоящее, но поискать их стоит: с паршивой овцы хоть шерсти клок... По крайней мере, расскажут, каким образом кто-то исхитрился вытащить из галереи такую громадину...

– Громадин было две, – поправил генерал. – Одну вытащили, другую втащили... Или наоборот, но это уже не имеет принципиального значения.

– Да, – согласился Глеб, – не имеет.

– Послушайте, – вмешалась в их разговор Ирина, – а почему вы ведете себя так, будто уже доказано, что картину подменили копией? Ведь я еще не приступала к экспертизе, и у вас нет ничего, кроме моих подозрений, основанных на голой интуиции! Проверить их, конечно, необходимо, за этим я к вам и пришла, но куда вы так торопитесь? Еще ничего не известно, а вы уже закрутили колесо: базы данных, личные дела, ориентировки... Или вы знаете что-то, чего не знаю я? Тогда зачем вам экспертиза?

– Успокойтесь, Ирина Константиновна, – сказал Потапчук, – ничего особенного нам не известно. Просто в данный момент мы вынуждены действовать на упреждение – так, как если бы все ваши подозрения и догадки были верны.

– Тем более что, кроме ваших подозрений и догадок, как вы справедливо заметили, у нас ни черта нет, – вставил Глеб. – Да и те появились только вместе с вами.

– Не понимаю, – сказала Ирина. – А чем же вы занимались до моего появления?

– А я сам этого не понимаю, – охотно признался Глеб, удостоившись за это неодобрительного взгляда Федора Филипповича. – Гонялись с милицейской дубинкой за призраками. Ты его хрясть по башке, а он рассеялся, рассосался, растаял, и нет его...

– Глеб Петрович всегда начинает образно выражаться, когда чем-нибудь сильно расстроен, – извиняющимся тоном объяснил Федор Филиппович. – Даже слишком образно, – добавил он с нажимом, строго посмотрев на Сиверова.

– Но послушайте, – чуть ли не взмолилась Ирина, – это же какая-то чепуха! Честное слово, я начинаю жалеть о том, что пришла к вам. Украсть такую картину просто нереально! Да и зачем? Хранить ее в чемодане, как когда-то поступил похититель Джоконды, не получится – не те у нее размеры. Продать ее также невозможно – она слишком хорошо известна. Есть коллекционеры, которые не гнушаются скупкой краденого, но это не тот случай. Купить эту картину – значит попросту выбросить на ветер огромные деньги. Ею даже ни перед кем не похвастаешься!

– Все это верно, Ирина Константиновна, – согласился Потапчук, – но...

Он замолчал и бросил на Глеба какой-то странный взгляд, как будто спрашивая совета. Сиверов едва заметно пожал плечами.

– Ирина Константиновна смотрит в корень, – сказал он негромко. – Кажется, если вы хотите, чтобы она нам помогла, вам придется рассказать ей все до конца.

– Похоже на то, – согласился генерал и снова повернулся к Ирине. – Видите ли, Ирина Константиновна, примерно полгода назад из мест не столь отдаленных на волю просочился любопытный слушок...

...Приблизительно шесть месяцев назад из следственного изолятора Матросской Тишины просочился слушок, показавшийся кое-кому настолько любопытным, что этот кто-то не поленился позвонить на Лубянку и пересказать услышанное.

На Лубянке слушок приняли во внимание, поскольку своим возникновением тот был обязан не какому- нибудь урке, от нечего делать пересказывающему услышанный в пересыльной тюрьме блатной 'роман', а самому Грише Пикассо – мужчине пожилому, солидному, знающему цену себе и своим словам, а главное, большому, известному на обе столицы специалисту как раз в той области, которой данный слушок касался.

Гриша Пикассо всю жизнь зарабатывал себе на хлеб с маслом, делая и продавая копии малоизвестных шедевров мировой живописи. Иногда он копировал не картину, а стиль художника, создавая новенькие, с иголочки, полотна, написанные будто бы знаменитыми мастерами. Заработки у Гриши во все времена получались очень неплохие, потому что никто, естественно, не ставил покупателей в известность о том, что приобретаемая ими картина есть не более чем мастерски сделанная копия. Написанные преступной, но талантливой рукой Гриши Пикассо 'шедевры' украшали собой частные коллекции по всему цивилизованному миру, а один из его Тицианов, как было доподлинно известно Грише, висел в рабочем кабинете некоего африканского царька.

Да что там какой-то царек! Написанная Гришей Пикассо копия одной из работ Шагала целый месяц гостила дома у самого профессора Андронова. Правда, приобретена она была именно как копия и, разумеется, за ту сумму, которую стоила в названном качестве. Константин Ильич от души развлекался, демонстрируя свое приобретение гостям и выслушивая, как эти грамотные, прекрасно разбирающиеся в живописи люди охают и ахают над талантливой подделкой, искренне принимая ее за оригинал – не потому, что не могли заметить разницы, а потому лишь, что глаза им застил непререкаемый авторитет хозяина. Шутка изжила себя, когда один из старых, еще институтских друзей, отведя Константина Ильича в сторонку, после долгих извинений сказал: 'Как хочешь, Константин, а твой Шагал мне кажется подозрительным'. После этого профессор Андронов снял картину со стены и, дождавшись удобного случая, подарил ее кому-то на